— Видал, какой медок? Бесцветный, как слеза. А засахарится — станет белый, как молоко. Это, значит, липовый. Кленовый бывает черный, гречишный — коричневый, а цветочный, который пчелы берут с разных трав, — зеленоватый… Бывает еще медок ивовый, с амурского бархата, с леспедецы…
Устав, Петька с Колей выходили из омшаника. Тут их встречала Матрена Ивановна. Она тоже показывала мальчишкам интересное, учила, как обращаться с пчелами.
Как-то раз, нахлобучив на головы шляпы с сетками, приятели подошли к пасечнице. Матрена Ивановна пристально всматривалась в леток.
— Кто там, баба? Вор к пчелам забрался? — присел на корточки Коля.
— Какой еще вор! — не глядя на внука, проворчала старушка. — Вишь, как бьют крылом-то?
Десятка три пчел, и правда, сидело у отверстия улья и беспрерывно жужжало.
— Попеть собрались после обеда, — предположил Петька.
— Вот-вот, вроде вас, артистов, — усмехнулась Матрена Ивановна. — Жарища кругом, силушки нету, а вам бы одно — петь да плясать.
— Ну а что ж они делают?
— А то… Вентиляцию устраивают, вот что. Крылья у них заместо вентиляторов.
Приятели удивленно переглянулись.
— А зачем вентиляция? Если жарко, можно ж погулять на улице.
— Можно-то можно, да разве об себе тут забота?
И Матрена Ивановна объяснила, что в жаркую погоду без ветра воздух в улье становится, как в бане, — горячий, сырой. Вода из наношенного цветочного нектара испаряется, и пчелиная детка от этого задыхается. Чтобы спасти малышей, пчелы и бьют крыльями у летков — устраивают сквознячок.
Осмотрев улей снаружи, пасечница сняла с него крышку и, фукая дымарем, начала выставлять рамки в переноску. Петька следил за ее работой. Вдруг внимание его привлекла невиданная пчела. Она была толстая, неуклюжая и намного больше товарок.
— Кто это? — спросил он.
Матрена Ивановна присмотрелась, взяла очумевшее от дыма насекомое на ладонь и покачала головой.
— Отъелся, сердешный. На даровых-то кормах не накладно… Нате, глядите!.. Да не бойтесь! Трутень это, без жала.
Мальчишек удивили глаза трутня. Они были огромные, выпуклые и, как у стрекозы, заходили на затылок.
— Ну да, гляделки у него знатные, — кивнула песенница. — Сергей, скажи-ка, сколько у трутня глаз.
— Да я же говорил вам, — откликнулся работавший недалеко вожатый. — Сложных два, а в каждом сложном тринадцать тысяч простых, точенных.
Коля вспомнил, что трутнями зовут бездельников и тунеядцев.
— Баба! Они что ж, эти трутни, совсем бесполезные, да? — спросил он. — Только жрут, и все?
Старушка подумала.
— Сказать-то, что совсем, нельзя. Ежели без них, так матка одни трутневые яйца класть станет, ни рабочая пчела из них, ни новая матка не выклюнется.
— Так зачем же тогда говорят, что трутни зря корм едят?
— А того и говорят, что оно так выходит. Для дела-то два-три трутня надо, а в улье их другой раз до двух тысяч выводится. И все жрут. За лето целый пуд меду слопают.
— Глупые, значит, пчелы, что нянчатся с ними.
— Пожалуй, что и так. Только по-настоящему, ежели разобраться, они с ними не нянчатся. Пока идет взяток — терпят. А как дело к зиме, так сразу и расправляются с нахлебниками.
— Как расправляются? Заставляют работать?
— Ничего не заставляют. Берут под крылышки и выставляют на улицу.
— А если они назад полезут?
— Тогда крылья обгрызут.
— Ну, а если они и без крыльев явятся?
— Бывает, что являются. Да как жала-то попробуют, так уж не лезут. Лежат под ульем и лапы кверху…
О пустопорожней словесности, истребителе кузнечиков и потрясающей новости
Почти весь день мальчишки проводили теперь на точке и в омшанике. Приходилось еще собирать огурцы и помидоры, копать для еды картошку, кормить борова. Коля часто возмущался этим, называл Сережу и бабку эксплуататорами, повторял, что они нарочно загоняют ребят в ярмо. Но, если разобраться по-честному, так все это было не что иное, как пустопорожняя словесность. Ведь в распоряжении мальчишек и Людки оставались все вечера. Перед обедом Матрена Ивановна отпускала троицу на часок искупаться, а нередко выкраивалась свободное время и перед завтраком. Мальчишки шныряли вокруг дома и пасеки, осматривали полянки, кусты и, конечно, сделали немало открытий.
За дорогой, идущей из Кедровки в Березовку, среди высокого бурьяна они уже в первые дни обнаружили заброшенный дом и несколько полуразвалившихся сараев. В одном постройке под кучей хлама и прелых листьев валялся моток металлического троса, в другой громоздились обломки рельсов и совсем разбитый дизель-мотор. Позади сараев тянулось засеянное свеклой и кукурузой поле, а еще дальше, у самой опушки леса, маня песчаным бережком, плескалась речка.
— Вот это да! Прямо как по заказу! — обрадовался Петька. — В доме на чердаке устроим штаб — будем собираться на совещания и прятать вещи. А на речке будет купальня.
Кое-что любопытное нашлось и у ручья, на который мальчишки ходили умываться. Начинался этот ручей, как сказал Сережа, где-то в глухой тайге. Вода в нем едва лепетала, и крупной рыбы, должно быть, не водилось. Но зато на берегах и особенно вокруг омутов, будто в хороводе, теснились и плясали на ветру усыпанные кистями зеленых ягод черемухи да калина. Чуть повыше, на взгорках, стояли увитые виноградом березки и пихты, а на влажных местах там и тут попадались кусты малины, смородины и голубики. Все это со временем должно было созреть и обещало неплохую поживу.
В один из прохладных дней, закончив работу раньше, чем всегда, мальчишки решили покататься и попросили у Сережи велосипед. Сначала Коля повез Петьку в сторону Кедровки. Потом они поменялись местами, и Петька покатил по дороге к Березовке. Когда отмерили километра полтора и обогнули небольшую дубовую рощицу, Петька заметил впереди в бурьяне что-то желтое.
— Кто там? — спросил он у друга.
Коля присмотрелся.
— Наверно, корова. А рядом, на лужке, видишь, еще кто-то?
Встретить к тайге человека — разве это не событие? Петьки нажал на педали и уже через минуту рассмотрел возле коровы мальчишку. Он вертелся на одном месте, подпрыгивал и с неистовством хлестал веткой по земле.
— Укусила гадюка, что ли? — предположил Коля, но тут же, повернув голову, толкнул друга локтем. — Гляди! Знаешь, кто это?
— А кто?
— Да Митька же! Голова как арбуз. И вихляется, как ненормальный. Только он так и может.
Заметив велосипедистов, Митька остановился и взволнованно задергал облупленным носом. На земле вокруг него, распластав зеленые, красные и оранжевые крылышки, валялось десятка три истерзанных кузнечиков.
Остановившись и нескольких шагах, друзья долго молчали. Наконец, Коля заговорил.
— Мешали, да? Зачем бьешь?
— А чего?.. Летают тут… Траву жрут…
— Тебе не хватает, да?
— Не не хватает, а скучно…
Было заметно, что Митька смущается. Разговаривая с Колей, он отводил глаза в сторону, делал вид, что не замечает Петьку, но в общем-то встрече с ребятами был, кажется, рад.
Выяснилось, что Яков Маркович за чванливость и лень отправил сына к родственникам на пасеку да еще и наказал, чтобы они посильнее загрузили его работой. Митька вот уже неделю жил у дяди, целыми днями пас корову и, не встречая, кроме родственников, ни единой живой души, томился в одиночестве.
Когда друзья засобирались обратно, лопоухий покраснел и, моргая белесыми ресницами, попросил:
— Коль! А Коль! Ладно, я пригоню завтра корову к вам? Она попасется, а мы поиграем.
Коля хмыкнул с сомнением и посмотрел на него.
— Ага! Поиграем! Мы ж работаем. Знаешь ты это? Мед качаем.
— Ну и хорошо. Я тоже буду, — боясь как бы мальчишки не укатали, заторопился Митька. — Что скажете, то и буду делать. А?
— Да разве ты сможешь?
— Смогу. Честное пионерское! У нас же дома пчелы есть. Я все делал.
Коля подумал, переглянулся с Петькой.
— Ладно. Так уж и быть. Только гляди, у старших спросись. И если будешь с кулаками лезть да командовать, мы тебя сразу вытурим. Понял?