Хлопоча с другом по хозяйству, Петька осмотрел все постройки.

В доме, как он заметил, кроме открытой веранды, имелась небольшая кладовушка, зимняя кухня и зал. На кухне вдоль свободных стен тянулись прибитые ножками к полу узкие скамьи с решетчатой спинкой. В дальнем углу стоял покрытый клеенкой рабочий стол, а правее и ближе к выходу громоздилась, удивляя горожанина широкой лежанкой и сводчатым устьем, русская печь. Между печью и дальней стенкой кухни в полуметре над полом виднелся дощатый настил.

— Поло́к, — объяснил Коля. — Зимой под ним держат картошку да тыквы. А сверху можно спать. Вон Людкина постель лежит. Видишь?

Петьку больше всего заинтересовала печь. По словам Коли, в нее можно было зараз поставить добрый десяток чугунов. В той же печи, если требовалось, пекли хлебы, а при случае и парились. Да, парились, как в бане! Для этого угли выгребали, на горячий под клали доски, а потом уже брали шайку с водой, забирались в устье и, высунув голову наружу, поворачивались, как котлета на сковороде.

Рассказ о невиданной парилке Петьку позабавил. Понравилась и печная лежанка. С такой штукой зимой или осенью — разлюбезное дело. Помотался на улице, замерз, как бобик, — лезь и грейся. Дрова в печке потрескивают, огонь гудит, а ты себе лежи да поджаривайся — хочешь спиной, хочешь брюхом.

В большой комнате дома, в которую Петька заглянул как бы между прочим, ничего интересного не оказалось. Там, как и в любой избе в Кедровке, стояли стол, несколько стульев да комод с расставленными фотографиями. Из других вещей обращал на себя внимание только простенький батарейный приемник, пристроенный на тумбочке, да легкий диванчик.

Недолго задержался взгляд и на надворных постройках таежного хуторка. Из них ближе всех к дому был приютивший мальчишек сарай, в котором, кроме сена, хранились пустые бочки, ящики и огородный инвентарь. Метрах в двадцати от сеновала стоял огороженный жердями коровник, а напротив возвышались две обмазанные глиной закуты, занятые повизгивающим в одиночестве боровом да кудахтающими курами.

Центром всей жизни на пасеке была сложенная посредине двора кирпичная печка. Возле нее постоянно вертелась Людка, играл Андрюшка и бродил, принюхиваясь, Валет. Тут же был колодец со скрипучим воротом и штабель бревен, с которого Колин братишка кормил цыплят.

— Ну что? Кончена ревизия? — заметив, что мальчишки возвратились на веранду, спросил Сережа. — Порядок на палубе или как?

— Порядок, — отводя взгляд в сторону, улыбнулся Петька.

— А раз порядок, берите тогда ноги в руки и марш за мной на точок.

Об угощении дохлыми пчелами, сортах меда и трагической участи трутней

Против похода на пасечный точок возражать не приходилось. По правде сказать, Петька поглядывал на стоявшие за домом ульи уже давно. Но подойти близко не решался. Не хотелось, во-первых, получить замечание от старших, а во-вторых, было боязно: пчелы беспрестанно толкались у летков, срывались в воздух и, тяжело курсируя над пасекой, будто предупреждали: «Подож-ж-жди, подож-ж-жди! Ж-ж-жигану — вз-з-звоешь!»

Опасливое чувство шевельнулось в душе и сейчас.

— Сережа, а вдруг они начнут кусаться?

— Кто?.. Пчелы-то? — не сразу сообразил, о чем речь, вожатый. — Не бойся. Если не будешь бегать да махать руками, не тронет ни одна. Приморская пчела, брат, мирная. Да и некогда ей с тобой возиться. Видишь, как к работе готовится? Тучей в тайгу идет.

Присмотревшись, приятели убедились, что Сережа прав. Если раньше все поднимавшиеся на крыло пчелы кружились над пасекой, то теперь, оказавшись в воздухе и сделав два-три круга над ульем, они сразу уходили в лес. Гул и жужжание усилились настолько, что, закрыв глаза, можно было подумать, будто где-то вдалеке шумит водопад.

Ребята приоткрыли жердяные ворота и, пройдя по узкой дорожке, остановились у дверей небольшого домика. Отсюда пасека открывалась, как на ладони. Больше сотни голубых и зеленых ульев стояло рядами на аккуратно выкошенной поляне. По краям поляны тянулась такая же, как ворота, жердяная изгородь, а среди ульев там и здесь росли невысокие деревца лип, амурского бархата и кленов. Полностью укрыть пасеку они не могли, но легкую тень давали. А это, наверно, как раз и требовалось.

Глядя на ульи, Петька неожиданно засмеялся. Передние стенки их почему-то напомнили ему смешные рожицы: двускатная крышка сверху, — будто чепчик, вентиляционное отверстие в середине — нос, а облепленная пчелами узенькая лётка внизу — рот.

— Сообразил! — узнав, чему он смеется, улыбнулся вожатый. — Дай вам волю, так вы чего не напридумываете! А работа, между прочим, стоит.

Он открыл дверь и ввел друзей в домик.

— Вот это омшаник. Зимой в большой комнате стоит ульи, а в прихожей в специальных ящиках держат запасные соты. Ваша задача — сделать уборку. Доски и рамки, какие есть, вынести и поставить под навесом на улице, стружки вымести, а окна и подоконники вытереть чистой тряпкой. Завтра в омшанике будем откачивать мед. Надо, чтобы в него не попала ни одна пылинка. Понятно?

— Понятно! — принимаясь за работу, весело ответили друзья.

— Ай! Чуть не забыл, — вспомнил парень. — Вон там, в углу, сметен мусор. Его, смотрите, не выбросьте. Соберите все на газету или на фанерку и отдайте Матрене Ивановне.

Петька посмотрел на кучу, указанную вожатым, и обиделся.

— Чего ты нас разыгрываешь? Это ж дохлые пчелы. Матрена Ивановна нас кормит, ухаживает за нами, а мы в благодарность ей — нате, мол, старушка, угощайтесь мусором! Да?

Сережа от удивления разинул рот, потом ухватился за живот и расхохотался.

— Ну и Петька! Ну и Луковкин! И откуда ты все выкапываешь? Ульи у тебя с обмазанным ртом, дохлые пчелы — угощенье. Не зря Вера боялась твоих выдумок.

— А что, не правда? — смутился Петька.

— Да какая ж правда? Ведь мертвые пчелы и пчелиный мусор — богатство. Если их прокипятить в воде да отжать в горячем виде, можно из пуда получить два, а то и три килограмма воску. А за кило воску государство платит пять рублей. Понял?

— Ну да! А сколько тех пчел надо на пуд? Два воза?

— Неважно. От каждой пчелиной семьи за год получают полкилограмма такого мусора. А на пасеке сто двадцать семей. Считай!

Парень ушел осматривать медовые бочки. А Петька все еще стоял посредине омшаника, не решаясь поверить тому, что услышал.

— Как ты думаешь? — повернулся он к товарищу. — Разыграл нас Сережа или как?

— Не знаю, — пожал плечами Коля. — У нас же дома пчел нету… А на пасеке я бывал редко… Да ты не сомневайся. Вот уберемся и спросим у бабки. Она врать не станет…

Так с ходу приятели включились в работу. После уборки в омшанике наперегонки с вожатым готовили под мед бочки, сооружали деревянный настил для чанов, регулировали медогонку.

К вечеру все было расставлено по местам, а утром, едва пчелы пошли на взяток, все приступили к откачке меда.

«Ох, какой труд! — насмешливо фыркают некоторые, когда им говорят о работе на пасеке. — Вынул из улья рамку, покрутил в медогонке — и пожалуйста! Что ни на есть стариковское занятие!» Но когда такие знатоки попадают на точок, они начинают петь по-другому. Сережа, чтобы добраться до пчелиных запасов, сначала снимал с улья крышку с подкрышником, потом окуривал пчелиное жилье дымом, вынимал по очереди каждую рамку и ставил в ящик-переноску. В одном улье стояло по двадцать четыре рамки, а парень обслуживал за день сорок ульев. Нагрузка получалась совсем не стариковская — почти три тысячи поклонов! И это не когда-нибудь, а в самую жарищу, с закутанной в сетку головой да еще среди пчел, которые, хоть и в дыму, а все-таки норовят кольнуть тебя жалом.

У Коли с Петькой нагрузка была, конечно, не такая большая. Они таскали вынутые рамки в омшаник, вставляли в большой эмалированный бак-медогонку и осторожно крутили барабан. Но и это требовало выдержки. От мелькания барабана рябило в глазах, голова шла кругом. Тяжелая, похожая на плоское ведро, переноска оттягивала руки, на ладонях вскакивали волдыри. Какой-нибудь маменькин сынок от такой сласти сбежал бы за тридевять земель, а приятели терпели. Терпели день, два, три, а потом возня с пчелами стала им даже нравиться. Ну да, нравиться. Оказалось, что на точке можно узнать множество всяких диковинок. Сережа, когда проверял работу мальчишек, показал, как надо крутить барабан, чтобы не выпадала из рамок детка, объяснял, в каких ячейках выращиваются пчелы-работницы, а и каких — матки. Однажды, убрав из-под медогонки белое эмалированное ведро, показал его Петьке.