Суставы ног у старика болели давно. Больной, по грязи и снегу, бегал он в своих дырявых башмаках с коляской. «Раз он слег — плохи его дела», — подумал Юсэк, волнуясь за него. Не зная, как помочь, он потрогал его ноги: они были холодные.

— Весна пришла, — сказал Юсэк, стараясь подбодрить его. — Скоро гуляки из-за моря нагрянут. Любят они прокатиться в коляске. Так что проживем как-нибудь. А ноги у меня крепкие, выдержат!

Старик грустно улыбнулся, взял руку Юсэка, погладил. Руки отца тоже были холодные, но крепкие.

— Сын мой, — сказал Енсу, — много ли радости платить за щедрость здоровьем. Мне не страшно — у меня есть ты. А кого же ты впряжешь в коляску, когда свалишься вот так же, как и я?

— Рано мне об этом думать, — ответил Юсэк. — Доживу до ваших лет и буду, наверное, не один.

— Сын мой, — продолжал отец, — велика радость видеть рядом друга. Но очень больно видеть на глазах друга слезы. Поверь мне, это тяжело.

— Я не понял вас, ободи…

— Лачуга никогда не станет храмом, — сказал старик, — обложи ее хоть мрамором. Она так и останется лачугой. И ты, ее обитатель, должен захоронить мечту об Эсуги.

Юсэк почувствовал, что и у него самого тоже похолодели руки. И его вдруг стала бить дрожь.

— Да, ты должен забыть Эсуги, — повторил отец. — Видят мои глаза все, да и нутром чую, что трудно тебе, но подумай не о себе, о ней подумай!

Слова отца жалили Юсэка, как взбесившиеся осы. Обороняться от них было нечем, и он сидел, опустив голову.

Глава вторая

САНЧИР

Без стука, почти незаметно, вошел Санчир. Он умел появляться неожиданно и в тот момент, когда не нуждались в присутствии третьего лица. Этот толстяк, на вид добродушный, с круглым, всегда улыбающимся лицом, наводил ужас на жителей лачуг, словно внезапно забредший в деревню тигр. Его боялись все, даже те, кто не чувствовал за собой никакой вины.

— Зачем ты пожаловал? — обратился к нему старик и, опираясь на плечо Юсэка, стал подниматься.

Ничего не ответив, Санчир невозмутимо и не спеша опустился на ондоль и, поджав под себя ноги, сказал:

— С некоторых пор люди превратили меня в пугало. И прозвище дали Собачий Нос. Впрочем, они не ошиблись. Я знаю всех, кто, мило улыбаясь, носит за поясом нож.

— Говори, что тебе нужно? — сердито спросил Енсу.

Санчир еще больше расплылся в улыбке, отчего его маленькие глаза скрылись в пухлых веках.

— Но вы, адибай[17], можете меня не опасаться, — сказал он. — В семью Енсу я прихожу как в отчий дом. Люди не должны забывать добро. Я всегда помню вашу заботливую жену. Была она для меня родной матерью…

— Это я слышал уже, — перебил старик. — Не тяни, Санчир, говори: что ты задумал?

— За добро хочу ответить добром, — сказал Санчир. — Юсэк для меня что младший братишка. Пора ему бросить свое недостойное занятие. Зачем быть человеком-лошадью, когда он сам может понукать оборванцев.

— Ты нашел ему другую работу? — спросил Енсу, насторожившись.

— Да. И вы убедитесь, что не возьму за старания ни одного дэна. — Санчир похлопал Юсэка по плечу: — Он будет служить самому генерал-губернатору!

Отец Юсэка был человеком, далеким от политики. За что презирать японцев, ведь они пришли в Корею по желанию самого императора. К тому же в жизни Енсу ничего не изменилось: был он голоден при династии Ли[18], да и теперь в его лачуге не сыщешь горсточки риса. Недоверчиво стал он относиться к самим корейцам. И не оттого что корейские учителя с готовностью заставляли детей зубрить японский алфавит, уверяя в ненужности родного языка при новом режиме. Его коробило, что люди стали безразличны и жестоки друг к другу, легко отказавшись от древних традиций.

Вот почему старик не обрадовался сообщению Санчира. Нет, не позволит он сыну взять пистолет. Жандармам дают большие права и много денег, одежду и оружие. Дают, чтобы они стреляли в невинных людей.

— Ты почему молчишь, сынок? — искоса поглядев на Юсэка, спросил он. — Санчир ждет ответа.

Юсэк молчал. Минуту назад он почти было согласился с отцом, что никогда не сможет привести Эсуги к себе. И вдруг словно ожила мамина сказка о добром волшебнике. Правда, этот толстый волшебник не внушал доверия. Его никто не любил, его боялись. И какой он добрый волшебник, если по его вине люди попали в тюрьму? Врет, должно быть. А зачем ему болтать здесь, где ничего не перепадет? Разве что получит по шее. Отец это может, он не любит шуток.

Заметив, что Юсэк в замешательстве, Санчир сказал:

— А знаете, что такое попасть туда? Это быть постоянно на виду у самого генерал-губернатора! Не многим подваливает такое счастье!

— Я не тебя спрашиваю, — с негодованием произнес Енсу. — Я хочу слышать сына.

Юсэк понял, к чему клонит отец, и это его сердило. Почему он против того, чтобы сын пошел служить в жандармерию? Радоваться бы ему: ведь подвалило счастье, о котором ни старик, ни он не могли и мечтать. Сам только что сетовал на бедность и жалел сына.

— Ободи, — сказал Юсэк, запинаясь, — может… Ведь случай… Чтобы Эсуги… Чтобы и вам…

— Говори, до конца говори.

Заметив его злые глаза, Юсэк замолк и отвернулся.

— Однако ты легко ухватился за нож, протянутый Санчиром, — продолжал Енсу с укором. — Смотри не порежься.

И на этот раз Санчир не оскорбился. Когда-то за такие слова он наделал бы шуму. Теперь сидел, скрестив на груди руки, натянуто улыбаясь. И это крайне удивило Юсэка.

С тех пор как Санчира назначили агентом по тайной вербовке корейцев в жандармерию, прошло много времени, но дела у него не клеились: мало кто шел туда. Генерал-губернатор не мог объявить официальную мобилизацию — это подорвало бы престиж Великой империи. Аннексировав Корею и распустив ее войска, Япония пыталась внушить всем, что Корея добровольно присоединилась к Великой империи для получения экономической помощи. Новые власти всячески старались замаскировать насилие, однако нарастание освободительного движения в стране заставило генерал-губернатора сбросить маску доброго опекуна. Он задумал сформировать корейский легион, который собирался воспитать в духе самурайской преданности японскому двору. Санчир и был одним из вербовщиков. Он знал: если его дела и дальше будут идти так же плохо, начальство выгонит его. Однако не только поэтому Санчир хотел завербовать юного рикшу. Он надеялся, что Юсэк — сосед Бонсека — знает имена его друзей, таких же бунтарей, за поимку которых вернет себе уважение начальства. Сегодня Кэкхо воспрял духом: Юсэк клюнул — и, как показалось ему, этот глупыш непременно попадется на крючок! Главное сделано, а во имя этого можно и стерпеть обиды.

— Ну что ж, в таком случае мне лучше уйти, — сказал он, поднимаясь. — Хотел вам сделать доброе дело, но вижу — вам угодно таскать тачки.

— Я не гоню, — сухо отозвался Енсу. — Уж коль я против — выслушай почему. В тот день, когда родился Юсэк, в Корее кончилась братоубийственная война[19]. Люди моей провинции посчитали Юсэка святым ребенком, принесшим на землю мир. С разных деревень в мою фанзу приходили старики и старухи, чтобы положить к ногам его цветы. Когда-то у отца этого малыша был небольшой клочок земли и соха. Японцы забрали у него все и взамен дали коляску рикши. Теперь из рук святого мальчика вырывают коляску, чтобы вложить пистолет. Разве святой возьмет пистолет? Святые разве убивают?

— Вы слишком откровенны, Енсу, — сказал Санчир сдержанно. — Поверьте — в крепости люди становятся менее болтливыми. А что касается святого мальчика, — ему видней: быть человеком или оставаться лошадью. Прощайте.

Санчир повернулся к двери и обомлел, увидев Синай. Простоволосая, с отвислыми губами и щеками, она ошалело смотрела на него. И вдруг кинулась в ноги:

— О небо! Наконец-то пришли! Нет, нет, я не гневаюсь на вас! Я ждала вас весь лунный месяц! Скажите, жив ли мой сын?