Опустившись к отцу, Юсэк стал рассказывать:

— Когда я отвез господина в город, у него не оказалось с собой мелких денег, и он повел меня в дом. Это был богатый господин. У окна стояла девушка в дорогом кимоно. Она повернулась ко мне…

— Возможно, это была другая девушка, очень похожая на Эсуги? — перебил его отец.

— Нет, я не ошибся, — уверенно произнес Юсэк, и голос его дрогнул. — Как я могу не узнать Эсуги…

— Наверное, этот господин и есть ее дядюшка? — Старику хотелось направить мысли Юсэка в другую сторону.

Юноша усмехнулся:

— Вы, конечно, не хотели меня обмануть. Вы сами обмануты.

— Ты что-то напутал, — сердясь произнес отец.

— Да, я ошибся. Между госпожой и женой рикши есть большая разница.

— Вот ты о чем! — воскликнул отец. — Откуда ты взял, что Эсуги мечтает стать госпожой? Ты говорил с нею?

— Нет. Увидев меня, Эсуги не обрадовалась, а почему-то испугалась.

Старик затряс головой:

— Не поверю, чтобы эта юная девушка открыла сердце старому маклеру…

Словно кто-то больно ударил по сгорбившейся спине Юсэка.

Он резко выпрямился и, впившись глазами в отца, который, проговорившись, не мог скрыть смущения, переспросил:

— Вы сказали — маклера? Вы его знаете?

— Да, знаю, — признался отец. — Мать Эсуги много задолжала ему. Вдвоем им легче отработать долги.

— Все это вы знали раньше? — еще больше удивляясь, сказал Юсэк. — Знали и молчали?..

Виновато опустив глаза, старик ответил невесело:

— Мальчик мой, приятно сообщать добрые вести. Я не хотел тебя расстраивать.

В лачуге стало тихо. Тишину нарушила вошедшая тетушка Синай.

— Лепешки получились вкусные.

Юсэк поднялся и быстро вышел на улицу. С разных сторон сюда, к окраине города, сползались тучи. Пройдя вдоль безмолвных лачуг, он выбрался на пустырь. И здесь было душно. Поднявшись на холм, он оказался на кладбище. На какое-то мгновенье ему поверилось, что где-то среди этих одинаковых могил должен быть знакомый холмик, который Юсэк всегда находил без труда. Но чудес не бывает, и он не сможет рассказать о своем горе матери. Здесь нет ее могилы. Как хорошо, что пошел дождь, он словно выплакивал его боль.

В лачугу Юсэк вернулся утром. Отец сидел на циновке, держа в руке остывшую трубку. По всему видать, он не смыкал глаз: лицо было черное и осунувшееся. Молча и осторожно старик пододвинул к нему чашу с лепешками, оставленными соседкой, и запалил свою трубку.

Есть Юсэк не стал.

— Откуда вы знаете маклера? — спросил он неожиданно. — И кто он?

Отец молчал. Докурив трубку и спрятав ее под циновку, он спросил в свою очередь:

— Зачем тебе знать о нем, сынок?

— Плохого человека Эсуги не полюбит, — сказал Юсэк, не скрывая ревнивого чувства. — У плохого человека Эсуги жить не будет. Значит, он хороший. Так ли это?

— Богат он, — кивнул отец. — О нем не скажешь, что у него золотая душа, у него — золотая корона. — И он выложил Юсэку все, что знал о Хэ Пхари.

Юсэк воспрял духом. Оказывается, совсем не трудно стать уважаемым человеком! Если сын состоятельного янбани рискнул пойти в Россию за богатством, то ему — бедному рикше — поможет само небо! Золото ослепило глаза Эсуги, иначе она не забыла бы клятвы. Юсэк помнит эту клятву. А она живет в доме богача. Ей приятно в шелковом кимоно. И хозяин, наверное, ей по душе. А может быть, она в самом деле только прислуживает в доме ювелира и верна клятве? А он своей глупой башкой надумал такое, что и жить не хочется.

Узнать правду Юсэк мог только от самой Эсуги. Однако он не спешил встретиться с нею. Каждый вечер он подходил к дому Хэ Пхари и подолгу глядел на окна, прикрытые тростниковыми шторами. Не за дальними морями и высокими горами жила Эсуги. Она была в пяти шагах от него, но увидеть ее было трудно.

Проводив Юсэка, отец достал из деревянного кувшина свой холщовый мешочек, развязал его и, выбрав оттуда несколько медных монет, убрал мешочек обратно в кувшин. А вечером, когда вернулся сын, он показал ему эти монеты:

— Ты погляди, Юсэк, сколько заработала твоя старая кляча! Нет, ты только погляди сюда! Могу спорить, что у тебя нет столько!

— Я ничего не заработал, — сказал Юсэк, устало садясь у порога.

— Ну и не надо. На сегодня хватит и этих монет, — успокоил его старик. — Сбегай-ка в харчевню старика Ли да принеси что-нибудь повкуснее.

Удивляясь щедрости отца, Юсэк принял деньги и скоро вернулся со свертками и чашками. На папсане появилась лапша из крахмальной муки, приправа из жареных крабов, которая пахла так вкусно, что у Юсэка невольно потекли слюни. Старик разделил еду на три равные части и попросил пригласить тетушку Синай. Войдя в лачугу и заметив на папсане еду, соседка не сдержала восторга:

— Я вижу кукси! Клянусь своим дряхлым здоровьем, что сегодня кто-то из вас родился? — Она пригляделась к Юсэку и остановила взгляд на старике: — Не дядюшка ли Енсу?

— Нет, нет, — ответил старик. — Сегодня умерла мать Юсэка.

Ели молча. Тетушка Синай тоже вспомнила свою омони, с которой ни одна женщина в деревне не могла потягаться в пении. Тогда еще не было японцев, и народные традиции оберегались почтительно. И хотя папсаны стояли часто без еды — веселья хватало. Она затянула одну из тех сложенных народом грустных песен, которые пришли из глубины веков и по сей день трогали души корейцев. Она пела об Ариране — юноше, бросившем вызов жестокости. Он осмелился войти в хоромы богатого феодала. Там среди невольниц он увидел девушку, красота которой поразила его. Он поклялся освободить ее. Где-то за тремя горами живет племя добрых и отважных людей. Ариран перешел одну, другую. Третья оказалась ему не под силу.

Многие годы девушка глядела на мир через крохотное окошечко хором. Она ждала Арирана. Много ледников стекло в реки, прежде чем невольница вырвалась на волю. Пошла она по следам юноши и погибла, не осилив вторую гору. Стоят эти горы рядом, как символ вечной любви.

Песня понравилась Юсэку, поэтому он попросил ее спеть еще, но Синай поднялась:

— Твоему отцу покой нужен. Ему сегодня не до моих песен: ни разу не покидал циновку.

— А вот вы и ошиблись, тетушка Синай, — возразил Юсэк. — Отец сегодня заработал на этот вкусный обед.

— Если я терплю нужду, это не значит, что я должна мириться с обманом, — сказала с обидой Синай и ушла.

Юсэк видел, что тетушка Синай обижена всерьез, значит — не обманывает. Тогда почему отец говорит неправду? Ему не так уж хорошо, как он старается это представить. Вот и сейчас лежит укутавшись и пряча искаженное от боли лицо. Где же тогда он взял деньги? Неужто из своего мешочка? В это еще труднее поверить. Даже в минуту тяжелого приступа отец не позволял касаться кувшина, где хранились деньги, чтобы послать за лекарем. Что же стряслось со стариком?.. Юсэк не стал допытываться и прилег рядом.

— Днем заходил Санчир, — прохрипел отец из-под ватника. — Тебя спрашивал. Обещал еще прийти. Ты что ему скажешь?

— Я не пойду служить в жандармерию, — ответил Юсэк спокойно.

Ответ сына мгновенно оживил старика. Скинув с головы ватник, он приподнялся и, впившись в Юсэка глазами, переспросил:

— Ты сказал — не пойдешь? Повтори!

— Я не пойду к Санчиру, — подтвердил Юсэк.

Старик обнял Юсэка, и тот увидел, как затряслись его руки, а глаза осветились радостью.

Вдруг лицо старика изменилось. Юсэк обернулся — в дверях стоял Санчир. Он сегодня был в мундире и походил на японского жандарма.

— Вечер добрый и хорошего здоровья отцу Юсэка, — сказал Санчир, присаживаясь на стульчик у порога.

— Мой мальчик не хочет служить в жандармерии, — поспешно доложил Енсу.

— Это опять говорите вы, — протянул Санчир, не повернувшись к нему. — А мне хотелось бы услышать, что скажет ваш сын.

— Отец уже сказал, — пробормотал Юсэк. — А я объясню почему…

— Потому что этого не хочет твой отец, — перебил Санчир, покосившись на Енсу. — Вижу — он много поработал с тобой. Но не думаю, что старик оказывает своему сыну добрую услугу.