С этих пор Божё смертельно возненавидел Кавелье. Он поклялся погубить его и действительно погубил. Вольно или невольно Божё, прибывший в Мексиканский залив, проскочил на 400 миль дельту Миссисипи, несмотря на данные ему точные координаты по долготе и широте. Он спустился до бухты Сен-Бернар и здесь бросил якорь. Несмотря на просьбы, приказы, угрозы Кавелье, заметившего ошибку, Божё уперся, клянясь, что прав он, поскольку, будучи моряком, лучше разбирается в таких делах. Когда ошибка обнаружилась, Божё находил всевозможные предлоги, чтобы не идти на восток, для него это был путь возвращения во Францию. Он протянул три месяца, испытывая терпение Кавелье и колонистов, которых пытался тайком прибрать к рукам, выбросил на берег «Эмабль», погубил таким образом все имущество и в конце концов оставил Кавелье и его людей на берегу, сообщив, что отправляется искать устье Миссисипи, и пообещав, если найдет, вернуться за ними и имуществом. Он легко нашел дельту, нанес ее на карту и никогда не вернулся!

Тогда Кавелье, потерявший надежду на какую-либо помощь, принял героическое решение добраться до Миссисипи по суше. Не хватит места, чтобы описать страдания, выпавшие на долю этих отважных людей, пробирающихся с тяжелой ношей в течение шести месяцев через леса, равнины, кустарниковые заросли и болота, полуголодных, одетых в лохмотья, неотступно преследуемых туземцами и в конечном счете не нашедших реки! Прошел год в бесплодных поисках, несчастные колонисты умирали от тягот, лишений и болезней. Кавелье тем не менее не хотел признать себя побежденным. Он отобрал двадцать человек из самых крепких, пошел с ними на разведку, вернулся три месяца спустя и привел обратно только восьмерых. Некоторые из тех, кто выжил, видя в нем причину своих бед, решили его убить. Выстрелом из ружья с командиром расправился человек по имени Дюго…

Так скверно кончил Кавелье де Ла Салль в момент, когда родина должна была воспользоваться его бесценными открытиями.

В завершение приведем несколько строк, заимствованных у Френсиса Паркмана, знаменитого историка Северо-Американских штатов, которого нельзя заподозрить в пристрастности, поскольку он иностранец.

«Легко критиковать его за ошибки, — говорит он о Кавелье де Ла Салле, — но нельзя скрыть его римского мужества. Окруженный толпой врагов, он возвышается над ней, как древний израильский царь. Как алмазная башня, несокрушимый фронтон которой противостоит всем силам и опасностям, ярости людей и стихий, палящему солнцу юга, буйным ветрам севера, он выдержал голод, болезнь, одиночество, разочарования… Его гордость, как гордость Кориолана[307], проявляется тем ярче, чем опаснее были его враги. Никогда под непроницаемой броней странствующего рыцаря или крестоносца не билось более отважное сердце, чем под стоическими доспехами, покрывающими грудь Кавелье де Ла Салля. Чтобы лучше оценить величайшее мужество неутомимого странника, следовало бы шаг за шагом пройти за ним по местам бесконечных путешествий через леса, болота, реки, измерить глубину отчаяния, когда непреодолимая сила толкала его вперед, а у него не было возможности достичь своей цели… Америка хранит о нем вечную память. Его мужественная фигура, отлитая в бронзе, — это образ героического первооткрывателя, оставившего ей самое богатое наследство».

Не являются ли лучшим надгробным словом эти несколько строк, принадлежащие перу иностранца?

Лемуан Д’ибервиль. — Отец Шарлевуа. — Отец Креспель. — Лемуан Бьенвиль

Каким бы несчастливым ни был конец, великие труды Кавелье де Ла Салля не остались бесплодными. Открыв реку и присвоив ей имя Кольбера, над которым одержало верх ее индейское название Миссисипи, Кавелье действительно положил начало нашей колонизации новой страны, обширной, плодородной, прекрасной. Королевская власть приложила лишь относительно небольшое усилие по сравнению с тем, которое надо было бы сделать в этом районе, чтобы окончательно упрочить здесь наше влияние и создать кусочек Франции в этом уголке молодой Америки. Но она предпочла израсходовать сто миллионов и позволить убить пятьдесят тысяч солдат, чтобы занять несколько городов во Фландрии, чем посылать ежегодно несколько сотен тысяч фунтов и тысячу человек для колонизации этой легко поддающейся освоению страны. Король впустую растрачивал золото, не щадил людей, посылая их в бой на фламандской границе, вместо того чтобы использовать это богатство для процветания родины.

Бесстрашного Кавелье де Ла Салля уже не было в живых, когда заговорили о Луизиане, названной так монахами ордена реколлетов в честь монарха, пренебрегшего ею. Впрочем, все, кто здесь побывал, рассказывали чудеса, и зарождающийся интерес к ней был полностью оправдан. Говорили, что климат там очень полезен для здоровья — что, несомненно, преувеличено, — температура благоприятна для растительности, невероятно пышной, почва небывало плодородна. Необработанные равнины, пересекаемые многочисленными реками, покрыты непроходимыми лесами, в которых произрастают деревья, дающие очень прочный строительный материал, а реки изобилуют вкусной рыбой. В лесах водится множество хищных животных, в реках плавают аллигаторы, и почти повсюду гремучие змеи. Но в европейских странах поистине преувеличивали опасность диких животных, как, впрочем, и очень редкую вероятность встречи с ними. Одна только дичь могла в течение долгого времени обеспечить пропитание колонистов, особенно «дикие быки, горбатые и покрытые шерстью», то есть бизоны, мясо которых отличалось изысканным вкусом. Эти могучие животные, стада которых насчитывали тысячи голов, сейчас почти полностью истреблены.

Но все это были лишь отдельные путешественники, бродившие как заблудившиеся дети, разрозненные, почти без припасов, которым для плодотворной деятельности так необходима была мощная рука нормандского исследователя, чтобы объединить и поддержать их. Надо было как можно быстрее восстановить отношения со склонными к забывчивости местными жителями, начать производить в стране и ввозить промышленные товары, создавать потребительский рынок, объединять производителей, возводить крепости, такие как в Майами, в Ниагаре, в Сен-Луи и в Кревкёре, построенные благодаря прозорливости Кавелье. Элементарные, но вполне достаточные укрытия, состоящие из мощных палисадов, окружающих жилища колонистов, их магазины, огород с источником или колодцем. Все эти крепости существенно если и отличались, то только размерами от тех, которыми Компания Гудзонова залива и позже пушные компании Сен-Луи усыпали территорию Америки. Они представляли собой центральные пункты, где совершались сделки, находились увеселительные заведения, производились операции по снабжению. Многие из этих крепостей впоследствии стали городами.

Прошло десять лет после трагической гибели Кавелье де Ла Салля. В старой Франции, бывшей всегда в огне и крови по капризу королей, установился мир. Наступила передышка в большой европейской бойне. Вместо того чтобы сражаться в зарождающихся колониях, можно было подумать об их мирной колонизации. Первым, кто по-настоящему решил извлечь пользу из богатств Луизианы, был канадский дворянин, родившийся в Монреале в 1642 году, Лемуан д’Ибервиль[308], второй из одиннадцати сыновей Шарля Лемуана[309] сьёра де Лонгей и де Шатогей, знатного нормандца, главы одной из самых старинных и знатных семей, обосновавшейся с давних пор в Канаде.

Д’Ибервиль — моряк из тех франко-канадских гигантов, отважная и сильная порода которых укоренилась здесь со своими обычаями, религией, языком с архаичными оборотами, наивными и очаровательными, и культом «старой Родины», достаточно повоевав против англичан, решил употребить свой досуг на что-то полезное и прибыльное. Бывший моряк отправился во Францию и поделился своими планами с министром Понтшартреном[310], и тот, вопреки обычаю, не ответил ему отказом, сопровождавшим прежде почти неизменно все просьбы о колониальном кредите.