Да, сегодня я в ударе, не иначе,

Надрываются в восторге москвичи,

А я спокойно прерываю передачи

И вытаскиваю мертвые мячи.

Вот судья противнику пенальти назначает,

Репортеры тучею кишат у тех ворот.

Лишь один упрямо за моей спиной скучает —

Он сегодня славно отдохнет!

Извиняюсь,

вот мне бьют головой…

Я касаюсь,

попадают угловой.

Бьет «десятый», дело в том,

Что своим «Сухим листом»

Размочить он может счет нулевой.

Мяч в моих руках — с ума трибуны сходят,

Хоть «десятый» его ловко завернул.

У меня давно такие не проходят,

Только сзади кто-то тихо вдруг вздохнул.

Обернулся, слышу голос из-за фотокамер:

«Извини, но ты мне, парень, снимок запорол.

Что тебе — ну лишний раз потрогать мяч руками,

Ну а я бы снял красивый гол».

Я хотел его послать —

не пришлось:

Еле-еле мяч достать

удалось.

Но едва успел привстать,

Слышу снова: «Вот опять!

Все ловить тебе, хватать,

Не дал снять».

«Я, товарищ дорогой, все понимаю,

Но культурно вас прошу: Подите прочь!

Да, вам лучше, если хуже я играю,

Но поверьте — я не в силах вам помочь».

Вот летит девятый номер с пушечным ударом,

Репортер бормочет: «Слушай, дай ему забить.

Я бы всю семью твою всю жизнь снимал задаром…»

Чуть не плачет парень. Как мне быть?

«Это все-таки футбол, —

говорю, —

Нож по сердцу — каждый гол —

вратарю», —

«Да я ж тебе, как вратарю,

Лучший снимок подарю,

Пропусти, а я отблагодарю».

Гнусь, как ветка, от напора репортера,

Неуверенно иду на перехват…

Попрошу-ка я тихонечко партнеров,

Чтоб они ему разбили аппарат.

Вот опять он ноет: «Это ж, друг, бесчеловечно.

Ты, конечно, можешь взять, но только, извини, —

Это лишь момент, а фотография навечно.

А ну не шевелись, потяни!»

Пятый номер в двадцать два

знаменит.

Не бежит он, а едва

семенит,

В правый угол мяч, звеня,

Значит, в левый от меня,

Залетает и нахально лежит.

В этом тайме мы играли против ветра.

Так что я не мог поделать ничего.

Снимок дома у меня два на три метра

Как свидетельство позора моего.

Проклинаю миг, когда фотографу потрафил,

Ведь теперь я думаю, когда беру мячи:

«Сколько ж мною испорчено прекрасных фотографий…»

Стыд меня терзает, хочь кричи.

Искуситель-змей, палач,

как мне жить?

Так и тянет каждый мяч

пропустить

Я весь матч борюсь с собой,

Видно, жребий мой такой…

«Так, спокойно, подают угловой…»

Я кричал: «Вы что там, обалдели? —

Уронили шахматный престиж!»

Мне сказали в нашем спортотделе:

«Ага, прекрасно — ты и защитишь!

Но учти, что Фишер очень ярок, —

Даже спит с доскою — сила в ем,

Он играет чисто, без помарок…»

Ничего, я тоже не подарок, —

У меня в запасе — ход конем.

Ох вы мускулы стальные,

Пальцы цепкие мои!

Эх, резные, расписные

Деревянные ладьи!

Друг мой, футболист, учил: «Не бойся, —

Он к таким партнерам не привык.

За тылы и центр не беспокойся,

А играй по краю — напрямик!..»

Я налег на бег, на стометровки,

В бане вес согнал, отлично сплю,

Были по хоккею тренировки…

В общем, после этой подготовки —

Я его без мата задавлю!

Ох, вы сильные ладони,

Мышцы крепкие спины!

Эх вы кони мои, кони,

Ох вы милые слоны!

«Не спеши и, главное, не горбись, —

Так боксер беседовал со мной, —

В ближний бой не лезь, работай в корпус,

Помни, что коронный твой — прямой».

Честь короны шахматной — на карте, —

Он от пораженья не уйдет:

Мы сыграли с Талем десять партий —

В преферанс, в очко и на биллиарде, —

Таль сказал: «Такой не подведет!»

Ох, рельеф мускулатуры!

Дельтовидные — сильны!

Что мне его легкие фигуры,

Эти кони да слоны!

И в буфете, для других закрытом,

Повар успокоил: «Не робей!

Ты с таким прекрасным аппетитом —

Враз проглотишь всех его коней!

Ты присядь перед дорогой дальней —

И бери с питанием рюкзак.

На двоих готовь пирог пасхальный:

Этот Шифер — хоть и гениальный, —

А небось покушать не дурак!»

Ох мы — крепкие орешки!

Мы корону — привезем!

Спать ложусь я — вроде пешки,

Просыпаюся — ферзем!