Помог узнать случай. Из соседней с ним комнаты выехала жившая там бесшумная пара курсисток и поселился молодой человек, один из тех, что иногда являлись к Анне Петровне и увозили ее по ее таинственному хлопотливому делу. Поселила его сюда Анна Петровна временно, он был гостем ее, а не жильцом, а для гостей у нее было особое помещение, за ее комнатами, угловое, вполне изолированное от комнат жильцов, но теперь оказавшееся занятым (огромная квартира Анны Петровны состояла из добрых двух десятков комнат, две из них занимала сама Анна Петровна — комнаты направо от передней, за ними была комната для гостей, и от этой комнаты, налево через узкий коридорчик, располагались вдоль длинного коридора шесть или семь комнат, сдававшихся внаем; в конце коридора была большая кухня с помещением для прислуги и выходом на черную лестницу, и между кухней и передней был еще один коридор, отделенный от большого коридора частично ванной комнатой, частично капитальной стеной, и здесь были еще три комнаты, тоже сдававшиеся внаем). Молодой человек прожил по соседству с Клеточниковым всего два дня, из них первый день весь проспал, ночью дважды выходил куда-то, каждый раз часа на два, вернувшись, снова заваливался спать и спал весь следующий день, а перед вечером этого второго дня к нему пришел приятель с бутылкой водки, они пили и разговаривали, и тут Клеточников услышал много интересного.

Дело в том, что комната Клеточникова и комната молодого человека находились в ряду тех комнат, которые располагались в длинном коридоре, комнаты были построены по анфиладному принципу, сквозные двери были теперь закрыты и оклеены обоями, так чтобы создавалось впечатление глухой стены, кроме того, заставлены шкафами, высокими умывальниками. В комнате Клеточникова, однако, в этом месте у стены ничего не стояло, и, подойдя к стене вплотную, можно было слышать все, что происходило за стеной, что говорилось, даже если там говорили тихим голосом. Курсистки, жившие в той комнате прежде, знали об этой особенности их жилья и всегда говорили между собою шепотом. А молодой человек, должно быть, этого не знал. Казалось бы, странно, почему об этом не подумала Анна Петровна, поселяя сюда молодого человека, но, поразмыслив над этим, Клеточников пришел к такому (весьма важному для него) выводу: она, возможно, исходила из того, что та комната, как самая крайняя в ряду, была смежной только с одной стороны, со стороны Николая Васильевича, его же соседства она не опасалась.

Клеточников понял далеко не все из того, что услышал, молодой человек и его приятель говорили особым языком, они употребляли как будто обычные слова, но все названия и имена были условны, притом говорили они намеками, не торопясь — спешить им было некуда, — с большими паузами. Однако иногда прорывались обычные фразы, из которых и можно было вывести существо разговора. Суть его была в том, что один из них, гость Анны Петровны, готовился при содействии другого сойтись (или, может быть, уже сошелся) с какими-то рабочими на какой-то фабрике, на которой что-то то ли произошло, то ли должно было произойти, и собрать сходку в несколько десятков человек — собрать для того, чтобы затем всю эту группу могла накрыть полиция. При этом гость Анны Петровны, знавший, что и он будет арестован, с характерным смешком заметил: «Выпустят на поруки Мадам». То есть на поруки Анны Петровны, которую они называли Мадам. Этого гостя звали Петром Николаевичем, Клеточников видел его у Анны Петровны: довольно несимпатичный субъект лет тридцати пяти, в пенсне, нос крючком и красненький, волосы спереди короткие и редкие, сзади длинные и завитые, под нигилиста.

А на другой день и Анна Петровна открылась. Когда опять в разговоре дошло до тайны — она рассказывала о Вене и Праге, — она и сказала, что ничего таинственного, по сути, нет, она выполняла некоторые деликатные поручения Третьего отделения, которые уже давно перестали быть государственной тайной, так что, если он пожелает, она сможет немало интересного из этой области ему порассказать. Ей было любопытно, как он отнесется к ее признанию, но ему, казалось, было все равно; он выразил, конечно, вежливое удивление, спросил про мужа, не по сему ли ведомству тот служил, она признала, что по сему, и на том его любознательность истощилась, так что это немного покоробило ее. Он даже не спросил, какие поручения она могла выполнять за границей, она сама об этом заговорила, объяснив, хотя он и не спрашивал, что роль Третьего отделения вовсе не сводится к вылавливанию крамольников, у него много других, более высоких интересов, в том числе межгосударственных. «Более высоких» она произнесла гордым тоном, с надменным выражением и как будто искренне. Впрочем, больше об этом в тот вечер они не говорили, она была недовольна им, они рано разошлись.

Когда он все это изложил Михайлову, спросив, не достаточно ли этого, чтобы заключить, что Анна Петровна действительно шпионка и квартира ее действительно шпионский притон (как и предполагал Михайлов), следовательно, если так, не должно ли считать его, Клеточникова, миссию оконченной и, стало быть, можно поспешить съехать от Кутузовой и заняться более стоящим делом? — когда он высказал это, Михайлов, подумав, ответил, что, пожалуй, теперь это было бы нерезонно делать, теперь, когда Клеточников завязал такие связи, надо бы ему еще пожить у Кутузовой, вполне возможно, что удастся еще кое-что полезное узнать. В отношении Петра Николаевича он, Петр Иванович, конечно, примет меры, но неплохо было бы выявить всех, кто бывает у Анны Петровны по ее «делу», как и о самом этом деле неплохо бы побольше узнать. Теперь, насколько ему, Петру Ивановичу, известно, Третье отделение мобилизовало все наличные силы шпионов на поиски типографии «Земли и воли», решив не допустить выхода второго номера издания, а номер почти готов и должен выйти в объявленный срок. «Подумайте, Николай Васильевич, как важно в нынешних условиях нелегальному изданию выходить с правильной периодичностью, и тут любые меры, которые могли бы этому содействовать…». Клеточников с ним согласился и решил еще пожить у Кутузовой.

Он прожил у Кутузовой и ноябрь, и декабрь, и почти весь январь нового, 1879 года и, может быть, остался бы и дольше, но случилось событие, которое сделало это ненужным и которое вместе с тем перевернуло всю его судьбу, навсегда связав его с Петербургом, с Михайловым и его товарищами, с их судьбой, — он сам поступил в агенты Третьего отделения.

Но прежде, чем это случилось, а затем случилось и другое — его перемещение в канцелярские чиновники Третьего отделения, когда перед ним открылись несравненно более широкие возможности наблюдать за действиями сыскной полиции, более того, когда он получил доступ ко всем секретным материалам по делам о политических преступлениях, — прежде, чем это случилось, проживание в квартире Кутузовой сыграло свою, и очень немалую, роль.

Анна Петровна, как агент Третьего отделения на жалованье, должна была исполнять в некотором роде санитарные обязанности на нескольких порученных ее попечению заводах, следить за тем, чтобы среди рабочих этих заводов не распространились нежелательные увлечения, не завелись кружки или иные формы тайной организации, своевременно предупреждать развитие сей болезни. Как предупреждать? На этот счет существовала обширная система мер, начиная с заведения агентом личных связей с рабочими и выявления умонастроений в их среде (Анна Петровна и заводила такие связи, она крестила детей рабочих, помогала бедным семьям, при этом в разговорах с рабочими держалась чуть ли не социалисткой) и кончая организацией провокаций, которые вели бы к арестованию опасных смутьянов. У нее были помощники из рабочих, которых она же и выпестовала, некоторые из них со временем сами становились агентами Третьего отделения. При Клеточникове Анна Петровна приютила у себя на даче в качестве сторожа беспаспортного социалиста-рабочего, еще сама не зная (советовалась с Клеточниковым), на что его употребить, пустить ли на развод социалистов, с тем чтобы потом всех и выдать скопом, или постараться обратить его в сознательного провокатора.