Головкин замолчал, раздумчиво разминая в жестких пальцах папиросу.

— Ну я что? Дали? — с увлечением спросил Роман.

— Дали, конечно, — почему-то вздохнул Головкин.

Роману почудилось, что у того мелькнула в глазах слезинка.

Головкин снова вздохнул.

— Веришь, переменился мужик. Будто что-то в нем хрустнуло. И веселый стал, и работает лучше. А уж на новоселье звал. Только я не пошел...

— Почему?

Головкин усмехнулся:

— Все-таки я тоже человек...

— Ну, хорошо, — упрямо сказал Роман. — Убедили вы меня. Надо отвечать на зло добром. Но есть ведь и такие сволочи, на которых никаким добром не подействуешь? Только хамить будут?

— Есть, — согласился Головкин, — только такие, милый Роман, плохо кончают.

— Почему?

— Не знаю. Закономерность какая-то в жизни есть. В собственном дерьме обыкновенно и тонут. Либо проворуется, либо в такую беду попадет...

Он еще раз вдохнул полной грудью свежий воздух и поднялся:

— Пойдем? Не вечерять же здесь?

Когда пошли рядышком по аллее, Головкин лукаво спросил:

— Ну, как? Не передумал очерк писать?

— Нет! — мотнул головой Роман. — Обязательно напишу.

Головкин остановился и взял Романа за руку.

— Только мне покажи. Ладно? Нет, нет, я думаю, что ты хорошо напишешь. Но боюсь я высоких слов. А то вон комсорг наша, технолог Светка, из-за твоей заметки рыдала.

— Как рыдала? — потрясенно спросил Роман.

— Очень просто. Ты написал, что ее мечта — на Маресьева быть похожей. Писал?

— Ну, что-то вроде этого. Мы с ней о любимых героях книг говорили...

— Вот, вот. Так ей потом проходу не давали, дескать, когда она на летчика пойдет учиться.

— Но нельзя же так буквально понимать, — загорячился Роман.

— А девка навзрыд плакала, — снова сказал Головкин, будто не слыша Романа. — Так что ты уж попроще пиши, а?

Очерк в редакции поправился. Самсонов стал суетлив от радости и все время покрикивал:

— Видишь, как полезно тебя в цех выгонять?

Василий Федорович, ероша седую гриву, заметил:

— По-моему, вполне тянет на уровень областной газеты. Советую им предложить.

— Так это же неэтично, — засомневался Роман, — сами же говорили.

— Правильно, говорил, — подтвердил Демьянов. — Но в данном случае никакой конкуренции не будет. Они дадут в лучшем случае через месяц, а потом у каждой газеты свой стиль. Так тебя перелицуют, что и вовсе непохоже будет. Только мой совет — не посылай по почте, а поезжай сам. Личный контакт, он всегда лучше...

В небольшой узкой комнатке с одним окном, где размещался промышленный отдел областной газеты, стояло четыре стола. Два из них пустовали, два были заняты серьезными, погруженными в бумаги мужчинами.

— Здравствуйте, — сказал Роман, но дальше не продолжал, уставившись на стену, где висела большая деревянная ложка. Под ней прикреплен лозунг: «Как потопаешь, так полопаешь!»

Роман улыбнулся и перевел взгляд на противоположную стену, где висел еще один плакат. На нем почему-то старославянской вязью было начертано: «Никто и никогда не заставит читателя познавать мир через скуку. А. Толстой».

«Хорошо сказано. Надо будет взять на вооружение!» — подумал Роман.

— Слушаем вас, молодой человек! — это сказал мужчина, сидевший справа, невысокий, черноволосый с удивительно приятным, интеллигентным лицом. Откинувшись на спинку стула, он с едва заметной улыбкой заинтересованно разглядывал Романа.

Бессонов догадался, что это и есть заведующий отделом.

— Герман Иванович? Я вам звонил. Я со станкостроительного...

— А-а, — вспомнил тот. — С очерком? Где он? Да вы садитесь...

Роман достал из портфеля машинописные листки и протянул их заведующему. Тот положил листки перед собой, прочитал заголовок вслух:

— «Сердце на ладони». Вить, как тебе? По-моему, не очень...

Второй мужчина с русыми длинными, распадающимися на прямой пробор волосами, не поднимая головы, пробормотал:

— А по-моему, ничего...

Несогласие подчиненного, видимо, не понравилось заведующему, и он вдруг довольно бесцеремонно спросил Романа:

— Так, значит, прямо с очерка начали? Не рано ли? Может, лучше себя в жанре информации для начала попробовать?

Роман покраснел и ответил, насупившись:

— Я давал информации. И для вашей газеты, и для комсомольской.

Герман Иванович снова взглянул на лежавшие перед ним листочки, потом выразительно — на часы.

— Ну что ж, оставляйте, посмотрим, — сказал он, но, увидя расстроенное лицо Романа, начавшего подниматься со стула, передумал.

— Вить, ты не очень срочным делом занят? А то мне на планерку пора.

Не услышав ни «да», ни «нет», Герман Иванович легко встал, перекинул на стол Виктору рукопись и кивнул Роману через плечо:

— Не прощаюсь. Скоро буду.

Он, действительно, вернулся, когда Виктор дочитывал последнюю страницу.

— Витя, редактор срочно просит... — начал с порога заведующий отделом, потом, бросив взгляд на Романа, спросил: — Заканчиваешь? Ну и как?

— Начало, конечно, заезженное, — сказал спокойно, не щадя авторского самолюбия, Виктор. — А потом ничего, расписался. Про рыженького парнишку просто удачно. Как-то очень тепло получилось. Думаю, что пойдет.

— Отлично, — кивнул головой Герман Иванович. И уже переходя на «ты», что, видимо, означало признание Романа своим, сказал: — Позвони нам денька через два-три, гранки надо будет прочитать. Хорошо?

И вот наступило оно, долгожданное утро, когда Роман купил в газетном киоске у заводских проходных пять пахнущих свежей типографской краской номеров областной газеты. Потом, слегка поколебавшись, сбегал на вокзал и купил еще пять. Приятно было купаться в лучах славы. Его поздравляли работники редакции. В парткоме Романа окликнула Чалова:

— Это ты писал? Молодец. Хорошо!

Потом позвонил Герман Иванович из Москвы:

— Твой очерк отмечен на планерке как лучший материал номера. Поздравляю. Пиши еще.

Один номер Бессонов отнес Головкину. Тот встретил его теплой, но слегка насмешливой улыбкой.

— Уже читал. Не можешь удержаться от громких слов, а?

— Да уж я старался...

— Что с вами, газетчиками, сделаешь, — вздохнул Виктор Иванович и тут же потрепал Романа по плечу. — А в общем, неплохо...

Лада усиленно готовилась к защите дипломного проекта, поэтому их встречи стали нечасты и лишь по вечерам. Взявшись чинно за руки, влюбленные шли к расположенным невдалеке посадкам елочек. Садились на скамейку и молчали. Зато вокруг буйствовал май, кровь так гулко стучала в виски, что никакие поцелуи не могли ее унять.

— Немножко еще осталось ждать, — со вздохом говорила Лада, нежно, но твердо отводя от себя его руки.

Потом они обсуждали время будущей свадьбы, возможность получения отдельной комнаты и что придется купить из самого необходимого.

Работа над дипломом успешно продвигалась. Лада делала последнюю обводку чертежей своих и Петра, который тоже закапчивал институт, Роману было поручено расставить запятые в объяснительной записке, что он с готовностью и сделал, однако честно предупредил о возможности ошибок, поскольку не всегда понимал, о чем в записке идет речь.

Роман пришел болеть на защиту. Впрочем, убивал он двух зайцев, так как обещал Самсонову дать репортаж об этом событии. Среди членов государственной комиссии сидел и директор завода Угаров. На его вопросы «но существу», как он сам выразился, порой было нелегко ответить.

Впрочем, к проекту станка, который защищала Лада, но очень придирались, потому что она сразу оговорилась, что этот станок — плод коллективного творчества всего конструкторского бюро и сейчас готовится в серийное производство. Зато Петру пришлось «попотеть». Он защищал проект конвейерной линии сборочного цеха, той самой, у рождения идеи которой в свое время присутствовал Роман. На защите был и Холодковский. Он помогал Петру, когда тот не сразу находился с ответом.