Она посмотрела мне в глаза и покраснела, а у меня дыхание перехватило. Я улыбнулся.

— Ага! Голубые глаза, как у вашего отца… не как у вас…

И снова послание в ее глазах.

— Нет! — ответила она очень мягко. — Но я думаю, он будет веселым, как отец… ни у кого нет таких глаз, как у нас, правда?

— Ни у кого, — ответил я, почувствовав прилив нежности. — Ни у кого. Иметь такие зовущие такие неотразимые глаза, как у тебя, значит быть чуткой и неравнодушной. Но ты умеешь скрывать свои чувства, правда?.. И не хочешь обнажать жизнь, вытаскивать наружу беззащитную протоплазму, разве не так?

Она засмеялась.

— Разве и у меня такие глаза? — спросил подошедший к нам Джордж.

— Да, — ответил я, — да… но это не так уж и плохо. Ты довольно осторожен, хотя все равно тоже беззащитен.

— И потом, я ведь старше? — спросил он с легкой иронией, как бы намекая, что я интересуюсь не им.

— Да, ты более осторожен. Ты держишься в тени. Зато Эмили застегнута на все пуговицы и может теперь идти сквозь толпу своей собственной походкой.

Мне стоило больших усилий не поцеловать ее, когда она посмотрела на меня с особым женским достоинством и нежностью. Тут я вспомнил, куда мы направлялись, и сказал:

— Но ты же вел меня на конюшню, Джордж! Пойдем с нами, посмотрим лошадей, Эмили!

— Конечно, пойду. Я их обожаю, — ответила она, и мы двинулись за ним все вместе.

Он разговаривал с лошадьми и о лошадях, клал руку на холку, гладил их. Эти выносливые животные интересовали его больше, чем все остальное. Он аж покраснел, с жаром рассказывая о них. Они были его новым увлечением. Тихие и добрые. А он их хозяин. Это доставляло ему неподдельное удовольствие.

Однако ребенок снова закапризничал. Эмили посмотрела на меня, ища в моих глазах сочувствия.

— Вот маленький непоседа, — сказала она, — ему бы только все время двигаться. Может, ему не нравится запах конюшни, — добавила она, вздрогнула и засмеялась, — он не такой уж и приятный, правда?

— Пожалуй, — согласился я, и мы вместе с ней покинули конюшню, оставив там Джорджа.

А мы пошли в сад. Она постоянно разговаривала с ребенком, нахваливала мне мальчика, но мне бы хотелось, чтобы ребенка с нами сейчас не было. Я проговорился об этом, что вызвало у нее смех, и она продолжала дразнить меня. Цветы штокрозы розовой вспыхнули среди листьев. Пчелы, покрытые бледными крошками пыльцы, устремлялись к цветкам, затем забирались внутрь, возбужденно гудя, бешено льнули к пушистым белым башенкам и переносили нектар в свои восковые ячейки. Эмили держала ребенка высоко, чтобы он лучше видел все, и при этом говорила тихим, ласковым голосом. Солнце блестело в мягких волосах, как бронзовая пыль, а голубые глаза ребенка жадно следили за пчелами. Потом он издал какие-то звуки и взмахнул ручонками, похожими на розовые бутоны штокрозы розовой.

— Смотри! — сказала Эмили. — Смотри на маленьких пчелок! Ах, но ты не должен трогать их, они кусаются. Они летят сюда! — крикнула она, смеясь и унося ребенка прочь. Он выразил явное недовольство. Тогда она снова поднесла его поближе к цветам, чтобы он мог потрогать растение. И вмиг две пчелы вылетели из цветка. Эмили быстро унесла его, тревожно вскрикнув, потом засмеялась, глядя возбужденными глазами на меня, словно она только что спаслась от опасности. Она постоянно дразнила меня всякими проявлениями чувств, но я ничего не мог поделать, нам мешал ребенок. Она смеялась надо мной с откровенным задором, в то время как я дрожал, пока наконец я не плюнул на все и не рассмеялся тоже, играя с ручками ребенка и заглядывая в его небесно-голубые глазки.

Наконец Мег позвала нас пить чай. Она надела красивое голубое платье с шелковой кремовой вышивкой и выглядела прекрасно, волосы ее были тщательно уложены.

— Неужели ребенок был с тобой все это время? — воскликнула она, глядя на Эмили. — Где же его отец?

— Не знаю. Мы оставили его на конюшне. Правда, Сирил? Мне нравится нянчить его, Мег, очень-очень, — ответила Эмили.

— О да, можете быть уверены, Джордж торчит там, он вечно пропадает на конюшне. Я уже говорила ему, что от него несет лошадьми. Даже детей он так не любит, могу сказать вам. Иди сюда, лапочка, иди к мамочке.

Она взяла ребенка и страстно поцеловала его, продемонстрировав свою любовь к нему. Чисто выбритый молодой человек с мощными голыми руками направлялся через двор.

— Эй, сходи-ка поищи Джорджа и скажи, что чай готов.

— А где он? — спросил Освальд, здоровенный парень, нанятый для работы на ферме.

— Сам знаешь, где его найти, — ответила Мег.

Джордж поспешил прийти к нам.

— Что, чай готов?

— Странно, что ты не кричишь, как обычно по вечерам.

— А мне странно, что ты так быстро переоделась, — ответил он.

— Да? — спросила она. — По крайне мере, твоя помощь не потребовалась, это факт. А где Тини?

Служанка, коротконогая, плотно сбитая, темноволосая и с мрачным взглядом, маячила у ворот.

— Можешь ты взять Альфи, пока мы пьем чай? Давай забери его!

Тини ответила, что, по ее мнению, вполне может, после чего ей передали рыжеволосого мальчика, а затем, естественно, и темноволосого. Она устроилась с ними на скамейке в конце двора. Мы же приступили к чаепитию.

Это было настоящее изобилие. Горячие пироги, три или четыре вида холодных пирожных, консервированные абрикосы, всевозможные желе, консервированный омар. Варенье, сливки и ром.

— Не знаю, какие получились пироги, — сказала Мег. — Делала их на скорую руку. Хочется, конечно, сделать все как лучше, а тут дети. Тем более, двое. У меня не было времени даже привести прическу в порядок. Видите?

Она поднесла руки к голове, и я заметил какие неухоженные у нее ногти. Мы пили чай и наслаждались угощением. Тут один из детей заплакал. Я выглянул в дверной проем, чтобы узнать, в чем дело. И подумал о девочке из рассказа Чехова, которая должна все время успокаивать ребенка; я надеялся, что угрюмая Тини не дойдет до такой степени отчаяния. Теперь уже оба малыша ревели в голос, образуя хор. Тини встала со скамейки и стала расхаживать, стараясь укачать близнецов.

— Забавно, когда кто-нибудь приходит, они начинают сердиться, — сказала Мег, закипая от гнева.

— Они самые обычные дети, — сказал Джордж, — и наконец ты это заметила.

— Нет! — воскликнула Мег, вдруг рассердившись. — Видишь, Эмили, вечно он должен сказать что-нибудь гадкое? Разве они не были золотыми малышами утром? И вчера вели себя на редкость спокойно, просто молодцы. Но он хочет, чтобы они постоянно молчали, точно рыбы. Хочет, чтобы они заткнулись раз и навсегда, а ведь им нужно немного и пошуметь.

— Я ничего такого не говорил, — ответил он.

— Говорил, — сказала она. — И я не знаю, что ты еще скажешь…

Дети на дворе продолжали орать в голос.

— Принеси Альфи ко мне! — крикнула Мег, проявляя материнские чувства.

— О нет! — сказал Джордж. — Пускай Освальд возьмет его.

— Вот, — с горечью отметила Мег, — пускай кто-нибудь другой держит его, лишь бы подальше от тебя. Тебе нельзя иметь детей.

Джордж пробормотал что-то типа «только не сегодня».

— Иди сюда! — с нежностью сказала Мег и, взяв рыжеволосого ребенка, прижала его к груди. — Ну что, лапочка? Ну что? Успокойся, маленький, успокойся!

Дитя никак не успокаивалось. Мег встала со стула и стояла, раскачивая ребенка в руках, переминаясь с ноги на ногу.

— Его мучают газы, — сказала она.

Мы продолжали ужинать, но чувствовали себя неловко, стесненно.

— Наверное, он голодный, — сказала Мег. — Попробую покормить.

Она отвернулась и дала ему грудь. Он затих. Поэтому она прикрыла себя по возможности и снова села за стол. Мы закончили чаепитие, и теперь сидели за столом, ожидая, пока она поест. Это затянувшееся чаепитие заставило меня и Эмили держаться несколько скованно. Мы, конечно, были внимательны и вежливы с ними. Мы начали обсуждать Штрауса и Дебюсси. И это воздвигло барьер между нами и хозяевами, но мы ничего не могли поделать. Это была для нас единственная возможность преодолеть нелепую ситуацию. Джордж сидел, угрюмо глядя перед собой и слушая нас. Мег вообще была безразлична к подобным вещам. Она слушала вполуха, но ее роль матери делала ее невозмутимой. Она спокойно ела, поглядывая время от времени на ребенка, и чувствовала себя уверенной, важной особой, хозяйкой дома. Джордж как отец был ничто. Поскольку он проявлял безразличие, она всячески унижала его, низводя до уровня слуги. Еще ее сердили его увлечения. Мы с Эмили были чужими и таковыми себя чувствовали. После чая мы пошли наверх вымыть руки. Бабушка лежала парализованная, мне было страшно смотреть на ее лицо, напоминавшее злую карикатуру. Она произнесла хриплым голосом несколько слов, обращенных ко мне. Джордж спросил, как она себя чувствует и не нужно ли растереть ее. Она обратила к нему свои старческие глаза.