Господи, Гарри Джексон пришел. Закончу письмо, когда вернусь.

…Я вернулся. Но закончить не смогу. Я не могу сказать тебе все об этом. У меня возникают проблемы с Мег. О, у меня трудные времена. Но я не могу рассказать тебе обо всем, голова болит. Как-нибудь в другой раз.

Джордж Сакстон».

Пришла весна, даже до южного Лондона добралась. И город наполнился волшебством. Повсюду ночью город полон волшебного свечения. Золотой свет льется над рекой. Яркие фонари у лондонского порта — как сияющие пчелы. В пригородах уличные фонари светят, как яркие лимоны среди деревьев. Я начал любить этот город.

Утром я любил бродить бесцельно по улицам среди людей и вглядываться в их лица. Любил ловить на ходу взгляд темных глаз. Наблюдать за проходящими мимо и щебечущими женщинами. Как странно движутся плечи у мужчин в пальто. Их открытые шеи излучают тепло. Я полюбил город за эти вереницы мужчин и женщин. Нескончаемый поток мужчин и женщин. Неожиданная вспышка глаз и губ, когда они проходят мимо. Среди всех этих лиц на улице я чувствовал себя, как пьяная пчела среди голубых цветов. Я был опьянен странным нектаром, который пил из глаз прохожих. Я не знаю, сколько времени унеслось прочь на ярких крыльях, пока я не увидел красный боярышник над дорогой и почки липы, горящие каплями вина на солнце, и розовые разрезы на почках лип, и серебряно-розовую паутину веток миндаля на фоне голубого неба. Распустилась сирень, и в тишине пригородов в ночи появился нежнейший аромат диковинных цветов сирени, возбуждающий тихий романтичный смех.

И в это время пришла весточка из дома. Алиса писала мне в конце мая: «Сирил, дорогой, приготовься. Вчера Мег принесла двух близнецов. Я зашла посмотреть, как она себя чувствует сегодня, не зная еще ничего. И увидела малышей в гнездышке. И демонстрировала малюток старая мама Стейнрайт. Сирил, дорогой! Я даже не знала, то ли смеяться, то ли плакать, когда я увидела эти две маленькие круглые головки. Как два птенчика жаворонка, щечка к щечке. Один из них темненький, с черными волосиками, а другой рыжий. Поверь мне, волосики рыженькие, как огонь. Я проронила несколько слезинок, хотя над чем, не знаю.

Старая бабушка — старая негодница, она лежит, смеется и громко высказывается в соседней комнате, довольная, но немножечко сердитая, потому что мама Стейнрайт не позволяет принести их к ней. Тебе бы следовало слышать, что она сказала, когда мы взяли их в руки, наконец. Оба мальчики. Она заботится о них, бедная старая женщина. Думаю, она забавна. Иногда кажется, будто она думает о них, точно о своих родных детях. Нужно слышать, как она разговаривает с ними. Мне это все забавно. Она хочет, чтобы они лежали возле нее на подушке, чтобы она чувствовала их лицом. Я пролила еще немного слез, Сирил. И подумала, что, должно быть, тоже рехнулась. Она бегала вокруг нас, когда мы взяли их, и говорила о вещах, которые она должна сказать Джорджу, когда тот придет. Ужасных вещах, Сирил, от которых я покраснела.

Джордж пока ничего не знает. Он был в Бингеме, покупал лошадей, полагаю. Похоже, он помешался на лошадях. Занимается этим вместе с Гарри Джексоном и сыновьями Мэйхью. Знаешь, они — завзятые лошадники, дельцы, по крайней мере их отец был таким. Умер банкротом около трех лет назад. Их зовут Фрэд и Дункан, и они намереваются продолжать старый бизнес. Они всегда бывают в «Баране», и Джорджи вечно околачивается возле них. Мне это не нравится. Ладно, подумала я, подожду и повидаю Джорджа. Он пришел около половины шестого. Мег волновалась о нем, думая, где он, что с ним и так далее. Не думаю, чтобы я когда-либо так волновалась из-за мужчины. Старая бабушка услышала звук телеги. И прежде чем он мог сойти с повозки, она крикнула — ты знаешь, ее комната выходит на улицу: «Эй, Джордж, парень, приходи, у тебя двое!» И засмеялась громко-прегромко.

— Привет, бабуся, о чем ты там кричала? — сказал он. И при звуке его голоса Мег повернулась ко мне и сказала: «Он был с этими Мэйхьюзами».

— У тебя двойня, парень! — прокричала старуха, и знаешь, она взвизгнула, прежде чем рассмеяться. От такого визга и лошадь смутилась бы.

Своих лошадей Джордж передал Биллу и поднялся наверх. Я увидела, как вздрогнула и смутилась Мег, услышав, что он пинает ногами ступени, поднимаясь наверх. И она побледнела. Потом он одолел последнюю ступеньку и вошел. Он был утомлен лошадьми и виски. Как противен мужчина, когда он выпил! Он стоял у кровати, улыбаясь, как дурак, и говорил хриплым голосом:

— Ты поспешила, правда, Мег? Как ты себя чувствуешь?

— О, я хорошо, — сказала Мег.

— Так значит, близнецы, где они?

Мег показала взглядом. Он обошел кровать, держась за ее спинку. Он не поцеловал ни ее, ни вообще кого-либо. Когда же он увидел близнецов, спавших со сжатыми кулачками, он с удивлением засмеялся и сказал:

— Двое — вполне достаточно. А один еще и рыжий. Кто из них девочка, черненькая?

— Они оба мальчики, — сказала тихо Мег.

Он повернулся, прищурив глаза.

— Хрен с ними, — сказал он. Стоял, и смотрел, и выглядел, как дьявол.

Сирил, дорогой, я не знала, что Джордж может так выглядеть. Я думала, что он способен выглядеть как верный пес. Но тут он стоял и смотрел на бедных маленьких близнецов и ругал их. Пока наконец рыженький не начал плакать.

Мама Стейнрайт выставила между ним и детьми свое жирное тело и наклонилась над ребенком, приговаривая:

— Ну что ты плачешь, маленький, кто тебя обидел?

Джордж выругался еще хуже и вышел, зацепившись за раковину, отчего загремели кастрюли и у меня сердце чуть не ушло в пятки.

— Ну если вы не считаете такое поведение скандальным!.. — сказала старая мама Стейнрайт, а Мег заплакала.

Ты понимаешь, Сирил, она плакала так, что могла разбить сердце. У меня было такое состояние, что я могла убить его.

Старая бабушка начала выговаривать ему, а он рассмеялся. Я действительно ненавижу, когда смеются пьяные мужчины. У меня сразу закипает кровь. Эта старая бабушка поддерживает его во всем. Это очень досадно. Слабая, вульгарная, старая развалина».

Я вернулся домой в Вудсайд в начале сентября. Эмили остановилась в гостинице «Баран». Странно было увидеть, как все изменилось. Даже Неттермер стал другим. Казалось, что озеро уже не такое вытянутое. И этот изумительный мир с его прекрасными обитателями тоже изменился. Теперь это была маленькая долина, затерянная среди холмов и лесов. То дерево, что склонило свои ветви над ручьем с удивительной грацией, теперь казалось нелепым, когда я вернулся домой после того, как целый год отсутствовал, пребывая на юге. Старые символы словно отжили свое. Многое теперь виделось глупым.

В одно такое утро мы с Эмили отправились в Стрели-Милл. В доме проживал наемный рабочий с женой, какие-то чужаки с севера. Он — высокий, худой, молчаливый, чем-то похожий на крысу, обитавшую в этих местах. Она — маленькая и очень активная, похожая на сбежавшую из курятника на волю курицу.

Эмили уже навещала ее, поэтому та сразу пригласила гостей в кухню, придвинула нам стулья. В большой комнате было ощущение погреба. Недалеко от камина стоял столик и несколько стульев у стены. Остальное большое пространство заполняли разве что тени. На стенах у окон висело пять клеток с канарейками. И резкие стремительные движения маленьких птичек как-то странно воспринимались в этой огромной комнате.

Когда мы завели разговор, птицы начали петь, что очень затрудняло беседу, потому что маленькая женщина говорила на шотландском диалекте, принятом в Глазго, кроме того, у нее была заячья губа.

— Прекратите, прекратите! — закричала она, устремляясь всем своим тощим телом к ним. — Глупые бесенята, дурачье, дурачье, дурачье!! — И она хлопала тряпкой по клеткам, пока птицы не смолкли.