Упоминанием о полумесяце Анна Васильевна ставила колхозу твердые сроки пользования гусеничными тракторами, тогда как в договоре сроки оговорены не были.

Адуев, прикинув, сообразил, что времени будет достаточно, если они четко организуют работу.

«Подсменных комсомольцев посадим на тракторы, на прицепы — коммунистов…»

— По рукам, значит! — весело сказал он.

— По рукам! — И Анна Васильевна, смеясь, хлопнула узкой загорелой рукой по широкой ладони Селифона.

— В шесть часов трактористы будут у меня, приходите. — Я вам всегда рада, Селифон Абакумович… Понимаете, всегда…

Вечером в кабинете Муромцевой Адуев увидел двух трактористов в измазанных комбинезонах из «чертовой кожи», с черными лицами и руками, насквозь пропахших бензином и автолом.

Один — высокий, сутуловатый, вялый, с какими-то сонно-задумчивыми, мечтательными глазами, неопределенного цвета. Казалось, он только что открыл их и пребывает еще в полусне. И голос его был тягуче-тихий, уныло-ровный, как бы не способный ни при каких обстоятельствах подняться ни на одну ноту ни выше, ни ниже…

— Вы-вез-ли… товарищ Муром-цева, с первых шта-а-белей… — нудно тянул тракторист, слегка приокивая, точно колеса выкатывая, надсадно тяжело выпихивал языком изо рта слова.

Был он из новоселов, и звали его Архип Тихий.

Второй, тоже новосел, Микола Шавкопляс — полная противоположность Тихому: маленький, плотный, цыгановатый, с курчавыми черными, как вороново крыло, волосами, с верткими дегтярными глазками. Густые брови его годились бы на усы и не такому малорослому пареньку.

— Одним словом, Анна Васильевна, — подрагивая ладными крутыми плечами и как бы пританцовывая, перебил Шавкопляс своего товарища, — подчистую с большой делянки… Одним словом, раз-два — и ваших нету, Анна Васильевна…

Тихий осуждающе взглянул на Миколу мечтательно-задумчивыми глазами. Шавкопляс замолк.

— Ну, а теперь, ребята, идите, отдыхайте. Тракторы поставьте на профилактику. С первыми же проталинами в полях поступаете вы в распоряжение «Горных орлов» на полмесяца на посевную. Вот ваш будущий хозяин, — указала она им на Селифона. — Он человек строгий, взыскательный, машины подготовьте, чтоб не пришлось краснеть…

Тихий и глаз не поднял ни на Муромцеву, ни на Адуева. Микола же, просияв весь, радостно как-то затоптался.

— Будьте уверочки, Анна Васильевна. Одним словом, попашемо, Хрипаша! Попашемо! — хлопнул он по плечу вялого своего друга.

Тихий, с опущенной головой, казалось, с трудом передвигая ноги, вышел из кабинета.

Адуев вопросительно посмотрел на улыбавшуюся Анну Васильевну.

— Да что же я с такими чудаками делать буду? — разочарованно спросил он.

— Не понравятся — заменим, — лукаво прищурившись, сказала Анна Васильевна.

— Ну и ну! — покачал головой Селифон.

— А вы знаете, как зовут Шавкопляса у нас? Девичья присуха. Удалец, плясун, песенник. И разделить их с Архипом Тихим никак нельзя: два Аякса, — сказала она незнакомое Адуеву слово. — Друг без друга часу прожить не могут, — пояснила Муромцева со своей милой, чуть грустной улыбкой.

И, помолчав, с тяжелым вздохом продолжила:

— Такая верность — даже зависть берет… — Муромцева пристально посмотрела в глаза Адуеву.

И в голосе, и во взгляде ее были и любовь, и тоска, и ревность.

Селифон, словно не слыша Муромцеву, покачал головой и сказал:

— Один на ногах спит, другой «девичья присуха». Удружили, Анна Васильевна!

Никогда еще так не готовились горноорловцы и их председатель к весне, как в этот год.

— Не только землю, а и мозги людей перепахивать и обсеменять новыми семенами будем, — сказал на партийном собрании Вениамин Ильич.

И вот кончилась подготовка. Последний раз комсомольцы обежали все дворы и передали последнее распоряжение:

— Выезд ровно в шесть утра. На дорогу до клеток бригады лебедевцев — тридцать пять минут, петуховцев — пятьдесят семь.

И председатель колхоза и секретарь партийной организации во что бы то ни стало хотели практически овладеть планом с первого же дня сева, чтоб дать почувствовать каждому его железную нерушимость.

Первая борозда весной! С каким волнением ждут ее трактористы, колхозники, руководители колхоза! Все отходит на второй план. Пахота, сев — начало всех начал. Кажется, с первою бороздою новой весны начинаешь новую жизнь.

Словно от толчка проснулся Селифон.

Окраек неба уже подцвел, и вот-вот запылает заря. Бесшумно, чтоб не разбудить жену, оделся. Но Марина тоже проснулась и стала быстро готовить завтрак.

— Вечером пораньше приезжай, Силушка! — крикнула с порога Марина, но Селифон только недовольно махнул рукой. Лицо Марины потемнело.

По хрусткому под копытом весеннему ледку председатель поспешно выехал на улицу. Просьба жены явно огорчила его: «В эдакий день, а она — пораньше…» Брови Селифона были нахмурены.

В домах, горели огни. На дворах слышался говор, движение.

«Разворошили колхозничков! Как перед боем», — подумал Адуев и направил коня на площадь, к сборному пункту бригад.

Микола Шавкопляс поспешно набивал тавотницы солидолом, добавлял автола в картер. Все так же непоколебимо спокоен был Архип Тихий. Но «Сталинец» его был уже заправлен, прицепной инвентарь на месте.

— Смотри-ка ты на него!.. — удивился председатель, здороваясь с трактористами.

Тихий не отозвался ни одним движением. Глаза его были устремлены на широкий разлив весенней зари над Малым Теремком.

— Доброго, доброго здоровьичка, товарищ Адуев! — Микола Шавкопляс схватил засаленную кепку и помахал ею над курчавой головой. Селифон улыбнулся.

— Одним словом, об нас с Хрипашей не беспокойтесь, товарищ Адуев: управимся в короткий перевод времени. — Микола посмотрел в сторону Тихого, но Архип словно не слышал слов друга. С полуоткрытым ртом, с опущенными ресницами он все так же смотрел на жаркий костер зари. Казалось, Архип пил текущий с Теремка смолистый дух оживающих лиственниц.

Первыми явились комсомольцы-опытники с плакатом и знаменем, и на тихой до того площади сразу стало вдруг шумно и весело.

«Ну, заиграли наши грачи!» — радостно подумал о комсомольцах Адуев.

За «грачами» пришел Василий Павлович Дымов в неизменном своем чекмене, торжественный, пышноволосый, румяный.

«Грачи» бросились к нему:

— Василий Павлович!

— Доброе утро!..

— Здравствуйте, Василий Павлович!..

— Василий Павлович, вас ждет рессорная двуколка бригадира Лебедева, в ней покойно, как в зыбке. Она в полном вашем распоряжении!

— Нет, Селифон Абакумыч, я с ребятами: с ними молодеешь, как в сказке, когда в живой воде окунешься, — засмеялся Василий Павлович.

Адуев не стал настаивать.

Площадь наполнялась.

Упряжки с конными плугами, тяжелые парные подводы с семенами занимали отведенные для них места. Колонны выстраивались по бригадам.

Председатель объехал площадь, здороваясь с колхозниками и бригадирами. Впереди, на «Сталинце», рядом с Тихим, комсомолец Никодим Петухов. Сзади, на прицепной тележке, агроном и комсомольцы. Вениамин Татуров со стариками севцами — на парной подводе, Герасим Андреич Петухов — в бригадирской двуколке впереди своей бригады. Волнуясь, он то и дело поправлял шапку на голове.

Селифон взглянул на часы. Стрелка подвигалась к шести. Солнце поднялось над ледниками. С юга тянул густой, влажный ветер. Трактористы завели моторы. Председатель выехал вперед и поднял руку.

Стало тихо. Только шумела освободившаяся ото льда река на перекатах да приглушенно гудели, сотрясаясь стальными корпусами, «Сталинцы».

— Пошли! — крикнул Адуев и опустил руку.

Колонны тронулись. Комсомольцы запели, но за гулом моторов, грохотом прицепного инвентаря, бочек с горючим, гремевших при движении, голосов не было слышно. Видны были только раскрытые рты и напряженные молодые лица. Вся деревня высыпала на улицу. Старухи широкими раскольничьими двуперстиями крестили уходящие в поле колонны.