Одиночество («Уединенья нет. Ты раб земных оков…»)
Уединенья нет. Ты раб земных оков.
От ближних ты бежал, но с дальним нет разлуки.
В молчании твоем родившиеся звуки —
лишь отзвуки иных, забытых голосов.
Кто б ни был ты, твой смех, твои живые муки
и слезы — не твои; из сумрака веков
к тебе протянуты невидимые руки
взывающих к тебе далеких мертвецов.
Свободы хочешь ты, к вершинам одиноким
мечта тебя влечет от мудрых и невежд…
Безумие! В тебе — миры былых надежд.
Смотри: из глаз твоих чудовищем стооким
глядит минувшее… Наедине с собой —
ты только тень теней, незнаемых тобой.
На озере
I. «Проснулось озеро, воздушны очертанья…»
Проснулось озеро, воздушны очертанья
холмов. Уж ночи нет, и всюду свет проник.
Уж воздух дышит им, и свод небес велик,
как замысел Творца в предвечный день созданья.
И так прекрасен мир, весь — нежность и сиянье,
весь — трепет юности. Как будто в этот миг,
не ведая ни зла, ни счастья, ни страданья,
из тьмы неведомой впервые он возник!
Светает. Но во мгле еще неуловимы
границы берегов; их склоны еле зримы.
Сквозными кажутся вершины гор вдали.
И струи озера блестят как хрустали…
И тают, чуть дрожа, как розовые дымы
в прозрачностях небес прозрачности земли.
II. «Терраса. Полдень. Блеск и зной. Безбурна…»
Терраса. Полдень. Блеск и зной. Безбурна
лазурь небес, и огненно-лазурна
в ее лучах немая зыбь воды…
Над лестницей — белеющая урна.
Ковры из роз, гвоздик и резеды;
и кипарисов темные ряды,
и между ними — статуя Сатурна,
как призрак белый… И сады, сады…
На мраморе в узоры кружевные
сплелися тени, бархатно-сквозные
и синие как дымчатый сапфир.
Земля горит. Струится нега лета.
Лучи слепят. Пылая, внемлет мир
в пожарах дня звенящий трепет света.
III. «Поет вечерний звон. Смеркается. Закатом…»
Поет вечерний звон. Смеркается. Закатом
охвачен небосклон. Нагорные луга
в багряном золоте. Туманны берега,
и сумрак напоен теплом и ароматом.
Все тише, все темней. Лишь песня рыбака
порой доносится; и в воздухе, объятом
умолкшим звоном, звон, звеня издалека,
со звоном шепчется, как брат с усталым братом.
Все тише, все темней. И мнится навсегда,
как очертанья снов, бесследно обманувших,
уходят в зыбкий мрак на берегах уснувших
окружные холмы, сады и города.
Все тише… Только звон. И в этом звоне снятся
века забытые. Мгновенья длятся, длятся…
Сфинкс («В часы полночных дум не раз мне тихо снилась…»)
В часы полночных дум не раз мне тихо снилась
страна седых жрецов, пустынная для нас.
К тебе, безмолвный Сфинкс, к тебе я шел не раз,
и праху твоему во сне душа молилась.
Какой волшебный рок тебя от тленья спас?
Чья мудрость вещая в твой образ воплотилась?
Чья царственная мысль навек обожествилась
во взоре каменном твоих незрячих глаз?
Как призрак древних солнц, хранимых небесами,
один остался ты над мертвыми песками…
У ног твоих журчит земных времен река.
Ты смотришь на нее, исполненный гордыни;
и отражаются, как марева пустыни,
в пучинах прошлого грядущие века.
Время («Все тленно, что живет, все минет без следа…»)
Все тленно, что живет, все минет без следа —
так мыслят мудрецы и плачут одиноко.
Напрасный, ложный бред! Что близко? Что далеко?
Сегодня иль вчера? Иль давние года?
Что время? Призрак, сон, возможность иногда
измерить памятью непостижимость рока.
Бытье вневременно. У жизни нет истока.
Бесследное для нас живет всегда, всегда.
Мгновенье вечное над безднами почило.
И все, что было, есть, и все, что будет, было.
Для чаяний земли грядущее не цель.
О, тайна тайн моих! В плену возникновений
ты, гордый разум мой, — могила-колыбель
в недвижной вечности струящихся мгновений.
ПРИЗНАНИЯ
«Слышу я голос ласкающий…»
Слышу я голос ласкающий,
в сумраке мне навевающий
тихие сказки любви.
Помню я проводы дальние,
речи и взоры прощальные,
тихие взоры твои.
Сердце мое одинокое
в сумраке чует далекое,
тихое счастье свое —
шепчет названье любимое,
имя навеки хранимое,
тихое имя твое.
«В кругу друзей я не боюсь…»
В кругу друзей я не боюсь
беседы оживленной,
и гордо я не сторонюсь
толпы непосвященной.
Ведь нет на свете никого,
кто сердцем разгадает
безмолвье сердца моего.
Никто его не знает.
Любовь пою я тишине,
но в песнях нет любимой.
Любовь останется во мне
мечтою нелюдимой.
Пусть этот мир, как рай земной,
к блаженству призывает.
Мой тихий рай всегда со мной.
Никто его не знает.
И я гляжу на небо, вдаль,
без трепетных молений.
Пустынно в нем. Но мне не жаль
утраченных видений.
Пусть этот мир, как Божий храм,
о небе вопрошает.
Мой бог во мне. Далеко, там…
никто его не знает.