Ложь («Ты мне лгала. Не надо слов. Я знаю…»)
Ты мне лгала. Не надо слов. Я знаю.
Я знаю все и гордо говорю:
ты мне лгала — навеки я прощаю,
ты все взяла — я все тебе дарю.
Что ложь твоя? В тебе я воспеваю
надежд моих угасшую зарю,
любовь мою в тебе благословляю,
и за любовь тебя благодарю.
Ты мне лгала. Но я горел тобою,
и твой обман я искупил тоскою
безумных грез, восторга и стыда.
Ты мне лгала, но я поверил чуду,
но я любил, и слез я не забуду,
которых ты не знала никогда.
Святыня («Пусть грезой будет жизнью и жизнью греза станет…»)
Пусть грезой будет жизнью и жизнью греза станет.
Непостижимость — рай познанья моего,
и в невозможности желанья — торжество
мечты тоскующей над тем, что душу ранит.
Как лунный луч в волнах, нас призрак счастья манит,
чтоб изменить мечте, поверившей в него.
Но правда — лишь во сне; в измене — волшебство;
и мудрый призракам молиться не устанет.
Тиха моя печаль о том, что не придет;
мое неведенье таинственно и свято.
Все сумрак, все обман и тихий путь куда-то…
Как отблеск лунных струй на зыби сонных вод,
как ветра след в песках недвижимой пустыни,
как пена облака — мечта моей святыни.
Гитана («По платью нищая, красой движений — жрица…»)
По платью нищая, красой движений — жрица,
в толпе цыган она плясала для меня:
то, быстрая как вихрь, браслетами звеня,
кружилась бешено; то гордо, как царица,
ступала по ковру, не глядя и маня;
то вздрагивала вся как раненая птица…
И взор ее тускнел от скрытого огня,
и вспыхивала в нем безумная зарница.
Ей было весело от песен и вина,
ее несла волна, ее пьянила пляска,
и ритмы кастаньет, и пристальная ласка
моих влюбленных глаз. И вся была она
призывна как мечта и как любовь грозна —
гитана и дитя, и женщина, и сказка!
Посвящение («Поэт, меня страшит соблазн твоих речей…»)
Поэт, меня страшит соблазн твоих речей,
и я готов порой сказать нетерпеливо:
обманна грусть твоя, твое сомненье лживо!
Но тайно верит им печаль мечты моей.
Поэт, ты не река широкая полей,
ты не лесной поток, пенящийся бурливо,
не властный океан, — не океан, ревниво
обнявший все миры и грозы всех страстей.
Ты — озеро высот, глубокое как море.
Ты озеро меж гор, вздымающих в уборе
пустынных глетчеров немые алтари.
И светится в тебе холодными лучами
печаль холодная, как небо над снегами,
прекрасная, как блеск негреющей зари.
Счастье («О счастье их слова, и слезы, и мольбы…»)
О счастье их слова, и слезы, и мольбы.
К добру и подвигу взывая лицемерно,
сердца их ждут утех и молят суеверно
обещанных даров от Бога и судьбы.
Свобода им страшна. Надежды их слабы.
И знает их любовь, что вечное — неверно,
и достиженье — смерть для любящих безмерно.
К чему свобода им? Счастливые — рабы.
Но мы, жрец без жертв, без храма и без Бога,
мы, жизнь постигшие у темного порога
таинственных дверей, мы молимся о том,
чему названья нет. В предчувствии тревожном
любви несбыточной, в тоске о невозможном
мы грезим о мирах, несозданных Творцом.
Эпитафия («Я назвал жизнь мечтою своенравной…»)
Я назвал жизнь мечтою своенравной,
я назвал смерть забвением мечты,
и смертного — бойцом в борьбе неравной
недолгих чар и вечной темноты.
И призраком души моей бесправной
я назвал мир и рабством суеты
и в истинах не зная силы славной,
прославил я обманы красоты.
Я встречи ждал, но братьев я не встретил.
Молился я, но Бог мне не ответил,
моей тоски никто не разделил.
Всю скорбь любви я разумом измерил,
но никого на свете не любил.
Я жил как все, но жизни не поверил.
Распятье («Он говорил мне, кроткий лик распятья…»)
Он говорил мне, кроткий лик распятья:
Не верь мой сын, ни людям, ни себе.
Все — тайна… Вот, израненный в борьбе,
ты страждешь, и судьбе твердишь проклятья…
Но, может быть, в тот скорбный час, к тебе
иных миров таинственные братья
стремят, любя, далекие объятья
и улыбаются твоей судьбе.
И, может быть, когда — незлобен, тих,
ликуешь ты, и смех в речах твоих,
как знать? Тогда с тобою рядом,
как тень твоя, незримый дух стоит
и на тебя глядит нездешним взглядом,
и о тебе таинственно скорбит.
В степи («Уснул пастух, стада бродить устали…»)
Уснул пастух, стада бродить устали.
Свежеет сумрак. Нежных чар полна,
печаль небес стыдлива и ясна.
Как синий дым в туманах тонут дали.
Все шумы дня покорно отзвучали.
Безоблачна, как небо, тишина.
Степную ширь объяли думы сна,
и внемлет ей безмолвие печали.
Как море степь. Куда не кинешь взор —
гигантский круг, таинственный простор
без берегов, без красок и движений.
И кажется: весь мир в разливах тени
чуть зыблется…и в нем таится хор
дыханьем ночи скованных видений.