В те дни, анализируя происшедшее, Лев Михайлович думал, что против наркома кто-то и зачем-то ведет нечестную игру, цель которой вызвать против него недовольство Сталина. И по всей видимости, Кузнецов проигрывает. Вождь злопамятен и не терпит возражений. Вернее, терпит, но в крайнем случае. Но нынче не крайний случай, война позади… И Галлер ждал следующего удара по ВМФ.
Через несколько дней нарком приехал с совещания в Кремле взволнованным, вызвал Галлера к себе я сказал: «Товарищ Сталин поставил вопрос об упразднении Наркомата Военно-Морского Флота. Генштабу приказано доложить свои соображения по этому поводу правительству, я попросил дать нам время, чтобы обсудить этот вопрос в наркомате, в ГМШ…»
Доклад составили за сутки, В руководстве ВМФ не было разногласий в том, что «современные операции действительно требуют совместного участия различных видов и родов Вооруженных Сил и управления ими из одного центра»[291]. Не было и серьезных сомнений в целесообразности объединения Наркоматов обороны и Военно-Морского Флота. Однако в докладе, который подписал Н. Г. Кузнецов, указывалось, что каждый вид Вооруженных Сил должен иметь достаточную самостоятельность. Так, возглавляющий ВМФ должен иметь широкие права. Например, право обращаться самостоятельно, минуя Наркомат обороны, в правительство и другие наркоматы. Как вспоминает Н. Г. Кузнецов, в докладе также предлагалось рассматривать Генштаб как единый высший оперативный орган, в ведении которого находились бы «все оперативные проблемы, планирование развития боевых сил и средств на случай возможной войны»[292]. Проблемами войны на море должен был заниматься Главный морской штаб.
Доклад своевременно направили Сталину. Но участия в. обсуждении и этого доклада, и доклада Генштаба Н. Г. Кузнецов не принимал. Уже 25 февраля был образован Наркомат Вооруженных Сил, а Наркомат ВМФ упразднен… С 15 марта того же года, с переименованием наркоматов в министерства, появилось Министерство Вооруженных Сил.
Вызывалось ли, однако, в то время необходимостью упразднение Наркомата ВМФ? Приступали к строительству Большого флота, осваивались и строились новые военно-морские базы. Учитывая неизбежные трудности прохождения этажей бюрократической лестницы при решении любого вопроса, упразднение Наркомата ВМФ в тот период не помогало, а затрудняло работу. Вероятно, это понял Сталин. Ровно через четыре года, день в день, 25 февраля 1950 года было образовано Министерство Военно-Морского Флота…
Было ли, однако, упразднение Наркомата ВМФ лишь следствием сталинского неудовольствия строптивостью Н. Г. Кузнецова и некоторых его подчиненных? Не было ли это частью целенаправленной политики «приструнивания» руководящих военных кадров, начавшейся после войны? Пожалуй, началом проведения этой линии было подчинение Л. П. Берии в 1943 году особых отделов Красной Армии и Военно-Морского Флота. Это был принципиальный шаг: отныне ведомство Берии, а через него, разумеется, Сталин могли лучше контролировать армию и флот, их руководящие кадры. Это был лишь зачин, главное началось после Победы. В марте 1946 года, т. е. в одно время с описываемыми выше событиями в ВМФ, маршала Г. К. Жукова переводят с поста главнокомандующего Группой советских войск и главноначальствующего советской военной администрации в Германии. Он назначается главнокомандующим Сухопутными войсками и заместителем министра Вооруженных Сил. Но ненадолго — уже в июле командует войсками Одесского военного округа. И тогда же, в марте, министром Вооруженных Сил становится Н. А. Булганин. Ему присваивается звание генерала армии, а через год бывший председатель Моссовета и правления Госбанка, в войну член военных советов фронтов, получает полководческое звание Маршала Советского Союза.
Маршал Г. К. Жуков писал о нем: «Булганин очень плохо знал военное дело и, конечно, ничего не смыслил в оперативно-стратегических вопросах».
Казалось, что с упразднением Наркомата ВМФ ничего не изменилось. Так же как и раньше, работал Главный штаб, управления ВМС, которыми руководил заместитель главнокомандующего ВМС по кораблестроению и вооружению Л. М. Галлер. Труднее приходилось главкому ВМФ Н. Г. Кузнецову. Многие вопросы, которые он раньше решал, обращаясь в правительство, требовали теперь предварительного рассмотрения министра Вооруженных Сил или его заместителей. Однако нужная работа на флотах шла, а утвержденный Верховным Советом Закон о пятилетнем плане восстановления и развития народного хозяйства СССР на 1946–1950 гг. гласил: «Увеличить судостроение в 1950 г. вдвое по сравнению с 1940 г. Обеспечить строительство сильного и могучего флота».
На заводах судостроительной промышленности возобновились работы на недостроенных легких крейсерах я эсминцах, строились подводные лодки, тральщики и катера…
Как и прежде, Лев Михайлович работал много, лишь изредка вырываясь на часок-другой проведать сестер. Дома ночевал редко. Режим работы, установившийся еще до войны, оставался прежним: рабочий день начинался где-то около полудня, обедали в восемь — десять вечера, отдыхали с трех-четырех утра. Распорядок был «под Сталина» — говорили, что у него бессонница, ночью не спит. Николай Герасимович попытался после войны несколько изменить сложившийся режим, начал отпускать из наркомата офицеров в полночь. Но однажды позвонил ночью Сталин, а нарком был на даче. Кузнецова немедленно связали по телефону с Кремлем, но Сталин был недоволен. И все вернулось «на круги своя». Так что свободным было утро, да еще после войны стали соблюдаться, как правило, выходные дни.
Если Лев Михайлович ночевал у себя в кабинете, то перед сном частенько вынимал из чехла стоявшую за книжным шкафом виолончель. Теперь не война — кому он помешает ночью? Как он любил ее сочный, бархатный, певучий звук! И вот в томительную тишину здания на Козловском входят певучие звуки «Дон Кихота» Штрауса или увертюры к «Вильгельму Теллю» Россини… Ночуя и в кабинете на Козловском, и дома на Якиманке — на улицу Димитрова пришлось переехать в конце войны, дом в проезде Серова забрало ведомство Берии, — Лев Михайлович всегда вставал рано.
Впрочем, на Козловском нужно было иметь крепкий молодой сон, чтобы не проснуться от пронзительных голосов уборщиц, начинавших спозаранку уборку. Женщины были полны благих намерений, временами слышалось: «Тише, Лев Михайлович отдыхает!» Но потом снова в полный голос начинались пересуды о последнем столкновении в коммунальной квартире («Я ей прямо сказала…»), о ценах на рынке («Это надо же — картошка пять рублей!») и последних выдачах по карточкам, о письмах от родичей, которых война разбросала по стране. Лев Михайлович делал несколько гимнастических упражнений по Мюллеру — тех, которым его научил еще отец в Очакове, принимал холодный душ, тщательно брился. Он открывал окно на улицу — хорошо, когда свежий, холодный воздух, выходил в коридор и здоровался с уборщицами. Они его любили: каждую называет по имени и отчеству, помнит их рассказы про семейные беды (прославленная галлеровская память не подводила и тут), уважали. И чувствуя в нем какую-то подлинную доброту, расположенность, человечность, совершенно не стеснялись и спрашивали обо всем, что было интересно. Н. Д. Выжеватов, отважно воевавший в морской пехоте под Ленинградом и ставший после выхода из госпиталя в 1943 году адъютантом у Л. М. Галлера, слышал однажды, как уборщицы спрашивали: «Лев Михайлович, скажите, вы вот еще такой интересный, а неженатый. Неужто никогда не женились? Почему это?» И Галлер, посмеиваясь, чуть смущенно отвечал! «Не пришлось, сударыни, не пришлось…»
Если же ночевал дома, то непременно, тоже встав рано, пил с сестрами кофе, слушая их рассказы о московских новостях, новинках литературных и театральных, последних симфонических концертах, на которых они побывали. А Тоня еще хвасталась приобретенной у букинистов книжкой, каким-нибудь раритетом — сборничком Блока, Ахматовой или Белого, Кузмина или Анненского. Любовь сестер к поэзии первой четверти века оставалась неизменной.