— Разумеется, не только мы с ним вдвоем, — поспешно поправился Борисенко, — но и весь коллектив. Мнение тут было единодушным.

— Ну что же, спасибо за доверие!

Борисенко испытующе посмотрел на Антонину.

— По-моему, ни у кого не вызывает сомнения, что вы хороший работник. Дело у вас спорится. Молодая. Инициативная. Кому как не вам защищать честь коллектива, показать всем, какие интересные люди работают у нас на дороге, сколько в них энергии, желания принести как можно больше пользы людям, обществу. Мы очень и очень надеемся на вас, Тоня!

Антонина насупилась.

— Быть может, мы в чем-то были неправы, — сказал он, — но надо подняться над личными обидами. Кстати, самое великое качество человека — его великодушие. Правда, понимать это начинаешь с годами.

Антонина с удивлением смотрела на Борисенко: говорит, словно на школьном диспуте выступает.

Борисенко поспешно затянулся сигаретой, соображая, что бы еще сказать такое менее демагогическое, но столь же убедительное.

Спасла хозяйка, внеся сковородку, прикрытую крышкой, под которой шипели, постреливали горячим жиром куски мяса. Борисенко украдкой сглотнул слюну, предвкушая сытный ужин. День был колготным. Он не успел даже пообедать, обойдясь стаканом чаю и бутербродом со шпротами.

Мать поставила на подставку горячую сковородку, расставила тарелки, многозначительно взглянув на дочь. Смысл этого немого вопроса понял и Борисенко. В последнее время ему нередко приходилось есть на ходу.

— Лидия Матвеевна, если вы об этом, то не стоит, — сказал убежденно он. — Давайте посидим просто так.

— Да как-то неудобно, — несмело возразила хозяйка, принося из кухни бутылку кагора.

— Ну вот же вы какая! — пожурил Борисенко, вспоминая вкус кагора, которого не пил давно. — Церковное вино. Раньше, говорят, таким причащали.

— Да, да, — радостно отозвалась мать. — Это так.

Антонина внимательно, будто бы та говорит не то, посмотрела на мать.

— Правда, правда, дочка, — поспешила заверить мать.

Антонина пожала плечами.

— Да вы разливайте, — предложила Лидия Матвеевна, присаживаясь с края стола.

Борисенко покашлял в кулак, разлил по рюмкам темное вино. Торжественно передал через стол рюмку хозяйке, слегка наклонив в почтении голову, вторую рюмку протянул Антонине, стараясь заглянуть ей в глаза, но та избежала взгляда, наконец, помедлив, взял свою рюмку. Кому-то надлежало сказать тост, и Борисенко молчал, решив, что это лучше всего сделать хозяйке. Лидия Матвеевна верно расценила паузу. Встала, приподняла рюмку над столом и, обращаясь, пожалуй, больше к дочери, нежели к гостю, сказала:

— Ну, как говорится, со знакомством.

Борисенко, не сводя глаз с Антонины, одобрительно кивнул и выпил свою рюмку. Вино, показалось сладким, вязким. То ли кагор стал иным, то ли просто он забыл его вкус. Лидия Матвеевна прикоснулась к рюмке благоговейно, будто это было не простое вино местного разлива, а какой-нибудь чудесный эликсир, доставленный из далеких заморских стран. Щеки ее зарумянились, глаза оживились.

— А сегодня, между прочим, праздник. Знаете? — спросила она, раскладывая по тарелкам мясо. — Сегодня даже птица и та гнезда не вьет.

— Какой же это праздник? — спросила Антонина, пригубив вино.

«Нет, она чертовски хороша!» — думал Борисенко, завороженно глядя на сидящую вполоборота к нему Антонину. Светлые волосы ее золотисто светились в свете электрической лампочки.

— Большой праздник, — с особым удовольствием ответила мать. — Благовещение!

Должно быть, верующая, решил Борисенко и, желая угодить хозяйке, показать ей, что он тоже знает праздники православной церкви, заметил:

— А там вербное. А следом светлое Христово воскресенье. Пасха!

— Верно, верно, — поддакнула мать, — надо же, молодой, а все праздники знаете.

— Ну, не такой уж и молодой, — возразил Борисенко, польщенный замечанием хозяйки, — да наши православные праздники грех не знать.

— Это верно, — согласилась Лидия Матвеевна.

Помолчав, предложила, обращаясь к Борисенко?

— Может, телевизор включить?

— Да мне все равно. Как вы?

— Настрой, дочка, это у тебя хорошо получается.

Антонина встала, прошла за спиной Борисенко к телевизору. Борисенко внезапно окатила горячая волна. Глупо, подумал он, волнуюсь, как семнадцатилетний. А собственно, из-за чего?

Антонина включила телевизор, вернулась на свое место. По телевизору шла какая-то беседа. Выступавший говорил заунывно, монотонно.

Лидия Матвеевна допила свое вино, взглянула на Антонину.

— Зайду-ка к тете Паране. Семян огурцов обещала.

Антонина пожала плечами. Она знала, семена не к спеху. Просто мать нашла предлог, чтобы оставить их вдвоем, хотя в этом необходимости не было.

— Ну а вы тут не скучайте, — сказала она, обращаясь к Борисенко.

— Постараюсь, — пообещал Борисенко, обрадованный возможностью остаться наедине с Антониной. Конечно, ради приличия следовало бы отговорить хозяйку уходить, но Борисенко сразу не нашелся, а теперь как-то и неуместно было сказать. «Тактичная женщина», — подумал Борисенко, провожая глазами хозяйку за дверь.

— Так каков будет ответ? — спросил непринужденно Борисенко.

— Надо подумать, — сказала Антонина, не глядя в его сторону.

— Но все-таки можно надеяться?

— Не знаю, — ответила Антонина!

Борисенко вытащил из пачки очередную сигарету, помял в пальцах.

— Я готов повиниться.

— Не стоит.

«Крепко, видать, обиделась. Даже ни разу и не взглянула, словно и не человек, а пень перед ней. Но что поделаешь, виноват!»

Борисенко придвинул пепельницу, в сердцах обломил жженую спичку. «Что-то надо говорить, как-то выправлять положение».

— Ну как жизнь молодая? — спросил он, лишь бы что-то спросить.

Антонина пожала плечами.

— А ваша как? Жена приехала?

«Тоже нашла что спросить». Борисенко вздохнул.

— Приехала.

Антонина провела рукой по скатерти. Борисенко напряженно следил за движением ее легких пальцев, за тем, как они перебирают еле заметные складки на хорошо отутюженной скатерти. Он как загипнотизированный смотрел на эти длинные красивые пальцы. Кто бы мог подумать, что это руки рабочей девчонки, что им приходится делать самую разную работу, от которой и перчатки не всегда защитят. Тонкие пальцы ее, дразня, бегали по скатерти. Следя за ними, Борисенко чувствовал в груди нарастающее волнение. «Какие все же у нее славные руки, — думал разгоряченно он, — как они могут ласкать»? Не давая себе отчета в том, что делает, Борисенко перекинулся через стол и сжал ее запястья, жадно припал губами к руке.

— Перестаньте, Иван Данилович! Не надо.

— Да, да, это, конечно, глупо. Это, быть может, в высшей степени смешно, достойно осуждения и осмеяния. Но я не могу.

— Отпустите.

Антонина высвободила руку, потирая покрасневшее место.

— Выпейте лучше чаю.

— Да, да, — покорно согласился Борисенко.

Антонина налила в чашку заварки.

— Только не надо сердиться на меня, Все это гораздо серьезнее, чем сам думал.

Антонина взглянула на него.

— Да, да. Именно так. Может быть, не самое лучшее время объясняться в своих чувствах, но никто мне так никогда не нравился.

— Не надо, Иван Данилович, — сказала Антонина, подвигая сахарницу.

Борисенко налил себе вина, выпил. Хотелось выговориться, и вино всегда в этом было хорошим помощником.

— Что, уже надоел своей болтовней? — усмехнулся Борисенко. — Пора уходить?

— Отчего же, сидите.

Борисенко примял ладонью редкие волосы, откашлялся.

— Думаешь, все это блажь? — сказал он, переходя на «ты», полагая, что это поможет преодолеть внутренний барьер. — Мол, мужичка на подвиги потянуло.

Антонина осталась безучастной к словам Борисенко.

— Как это говорят: седина в бороду — бес в ребро. Наверняка так же думаешь? Нет, милая, все далеко не так. Жаль только, что мой поезд давно ушел.

Ему и впрямь стало жаль себя, тех лет, что были прожиты с нелюбимой женщиной. А ведь все могло быть иначе. Все. Встреться ему иная, такая, как Антонина. Как бы они жили, как бы он любил ее. Бегали бы ребята, и дом не был бы таким мертвым и постылым. В нем снова поднялась злость на жену. Дура. Мещанка. Всего ей мало. Денег. Тряпок. А пришла такой цыпой, тихоней. «Мой ежик, мой ежик…» Тогда он и впрямь носил этот дурацкий ежик, и она, забираясь к нему на колени, трепала его по волосам: «Я не хочу, чтобы ты ходил в парикмахерскую, я буду стричь сама. Мой ежик, как люблю я тебя. Слышишь, люблю…»