Это было ее любимое словечко. Она всех девчат в бригаде звала не иначе как дочками.

— Держи-ка вот!

Блинова положила на колени Антонине бумажный сверток.

— И учти, спасибом не отделаешься!

— Что это? — удивилась Антонина, нерешительно принимая дар.

— Лучше бы поинтересовалась от кого. Ты, дочка, смотри поаккуратней разворачивай, там на обертке адрес.

Обжигая жаром большого тела, не скрывая любопытства, привалилась плечом Ведерникова. Она не спускала глаз с пальцев Антонины, пока та развертывала бумагу.

— Ишь ты, — воскликнула восхищенно она, — кукла! И глаза закрывает, и плачет, — продолжала удивляться она, как будто впервые видела куклу. — Больно уж красива! Должно быть, импортная!

Антонина осторожно, словно та была стеклянной, повертела куклу и положила в колени. Даже не взглянув на адрес, она догадалась, от кого этот подарок. Он, этот курсант из оренбургской «летки», что не раз в последнее время вспоминался ей. Телепатия, подумала она, не иначе. Но как он отыскал ее? Антонина подняла куклу и торопливо, стыдясь того, что делает, чмокнула ее в холодную щеку. Бирюзовые глаза, отягченные длинными черными ресницами лениво качнулись и закрылись.

— Хороша, хороша, — похвалила Ведерникова куклу и, стрельнув быстрым взглядом, словно снимая мерку с Антонины, спросила пытливо: — Не с намеком ли, девка, подарок.

— Не дури, — сказала Блинова, — а ты, — она обернулась к Антонине, — что ли, не знаешь, как в таких случаях отвечать? Ты с ними поменьше деликатничай, а то ж они такие, им только поддайся. Ты, дочка, смотри не давай себя в обиду.

— Как же, обидишь ее! — отозвалась Ведерникова.

— Ладно, ладно, — подбодрила ее Блинова, — сами были молодые.

— Счастливо праздновать, — пожелала она, обращаясь ко всем, а Антонине, поднявшейся следом, чтобы проводить ее к двери, шепнула: — Парень стоящий.

Антонина рассеянно улыбнулась.

— Я — серьезно. У меня в этих делах глаз наметанный. Славный парнишка. Смотри не потеряй.

«Да что они, сговорились?» — подумала Антонина, вспомнив недавний совет. Ведерниковой.

Следом за Блиновой она вышла на улицу. Щеки предательски горели. Она тщетно пыталась остудить их, прикладывая тыльную сторону ладони. Антонина по правде надеялась услышать от Блиновой что-то такое, чего, быть может, та не решилась сказать на людях. Но, видимо, тете Клаве, как звали они ее в бригаде, нечего было добавить. Самой же ей неловко было спросить.

— Весна! — сказала, радостно вздохнув, Блинова, обращая лицо к небу.

Антонина тоже старалась угадать тот явный знак весны, что разглядела там, в небе, тетя Клава. Кучевые облака! Ну конечно они.

— Наши девчата ходили к Борисенко просить за тебя, — сказала Блинова с уверенностью, что это известие непременно обрадует Антонину.

— Зачем? Кто их просил? — рассердилась она.

— Не чужая все же! — возразила Блинова.

— Но это мое личное дело!

— Не только твое, — убежденно сказала тетя Клава. — Ты же сама учила девчат стоять друг за дружку, бороться до победы. А тут сдаешься без боя. Какой же ты, комсомолка, пример другим показываешь? Какова тогда цена твоим словам?

— Но я сама виновата! — сказала Антонина.

— Раз виновата, надо искупать свою вину и скорее возвращаться назад, в бригаду.

— Да я и так стараюсь, — сказала Антонина.

— Ну и молодец. А письмо ты ему непременно напиши. Слышишь?

— Слышу, тетя Клава!

— То-то же. Смотри.

Блинова пошла к воротам, громко шурша своим новым, еще не успевшим как следует обтереться плащом.

XI

Вечерняя поверка. Командир роты, краснолицый, крупногубый капитан Васютин, хмуро, неодобрительно вглядывается в лица курсантов, иногда сплевывая, освобождая губы от мелких крошек табака, обдумывая, какой фразой начать. Он не любитель читать нотации, и подобные мероприятия доставляют ему истинные страдания. Он вздыхает и недобро, стараясь всем видом показать, как суров и непримирим, окидывает строй.

— Товарищи курсанты, должен сообщить вам, что в нашей роте произошел неприятный случай. — Капитан делает маленькую паузу, следя за реакцией курсантов. Лица тех по-юношески беспечны. И это вызывает досаду капитана. Нет, все же он, пожалуй, слишком мягок для военной службы. Капитан более жестким голосом продолжает: — Курсант Родин в прошлую пятницу был задержан патрулем. Разумеется, без увольнительной. Случай из ряда вон выходящий. Поступок Родина, бросает тень на всю роту, которая борется за звание отличной. Этот поступок не красит комсомольца Родина, не делает чести он и тем, кто из ложных представлений о товариществе пытается выгородить Родина. Доблесть не в том, чтобы укрыть, увести от заслуженного наказания провинившегося. Доблесть как раз в том, чтобы помочь осознать пагубность подобного проступка, Так я понимаю…

Комроты откашлялся, отыскал глазами виновника. Васютину наверняка проще было бы говорить, стой перед ним кто другой. Но это был Родин, к которому капитан питал давнюю симпатию, выделив этого курсанта в первый же день, когда принял новую роту. Васютин и сам не знал, чем его взял этот парень, но отныне, приходя в роту, капитану необходимо было знать, как идут дела у курсанта Родина. Его искренне радовали успехи подопечного. И он не без основания возлагал на Родина большие надежды, верил, что тот станет отличным летчиком. Поведение же курсанта в последние дни, отличавшегося прежде дисциплинированностью, исполнительностью, а тут словно забывшего о существовании Устава, огорчало его, вызывало недоумение. Васютин не знал, чем объяснить столь резкую перемену в характере подопечного. Он пытался вызвать Родина на откровенность, но разговора не получилось. Чтобы не потерять хорошего курсанта, нужно было принимать экстренные меры. «Быть с ним покруче, пожестче, — решил для себя Васютин, — мягкотелость только повредит».

— Курсант Родин, выйти из строя! — как можно строже приказал капитан.

Алексей ждал этого приказа, и все же все в нем напряглось, слова командира роты отдались горячим гулом в висках. Его охватило чувство стыда. Молчание плотного строя за спиной усиливало ощущение вины перед этими ребятами, перед командиром, который прежде не скрывал своей симпатии к нему.

— Рота, слушай меня! За грубейшее нарушение воинской дисциплины лишаю курсанта Родина увольнения в город на месяц. Становитесь в строй!

Все верно, подумал Алексей, занимая свое место, к чему шел, того и заслужил. Но все же, пожалуй, капитан хватил через край. Капитан даже представить себе не может, что значит для него месяц. Целый месяц! Он вспомнил свое объяснение с Васютиным накануне. Быть может, не стоило запираться, следовало признаться начистоту, что его заставляло как угорелого мотаться на вокзал. Но понял бы его капитан? Не расценил бы все это как сентиментальную блажь?

— Здорово, однако, старый, тебя припечатали! — Якушев сочувственно положил ладонь на его плечо. — Ей-богу, не ожидал от капитана такого.

— Капитан тут ни при чем, — нехотя возразил Родин.

Чего он не любил, так это сочувствия. Но, на счастье, Якушев шел молча, верно уловив его настроение.

— А я тут о свиданке одной договорился, — вспомнил Якушев, видимо, затем, чтобы как-то отвлечь, расшевелить Алексея. — Двое девах — Валя и Галя. Может, видел в военторге, на первом этаже в галантерее справа. Девчата приличные. И самое главное, с хатой. Видимо, придется отложить до лучших времен.

— Отчего же? — тотчас отозвался Родин, желая подыграть товарищу. — Рвану еще раз в самоволку. Надеюсь, игра стоит свеч?!

— Шутишь, — взводный недоверчиво покосился на Родина, — у капитана такие штучки не проходят.

— Все одно, семь бед — один ответ, — сказал Родин.

В него словно вселился бес, который неудержимо тянул за собой, а он не в силах был ему сопротивляться.

— Ты мне сегодня определенно нравишься, — признался Якушев. — Уверен, в скором времени мы повторим прежние экспромты. Наведем маленький шлёндер на пыльных улицах древнего города. А?