Светику было много труднее, чем другим женщинам-одиночкам, которые могли к себе привести мужа, жениха до свадьбы или просто временного ухажера. Тех женщин, что имели достаточную жилплощадь. А Светик не могла, это и осложняло ее выбор, затягивая год за годом. Она должна была идти к мужу. И по правилам, и без правил. Светик жила с матерью в маленькой однокомнатной квартире, где не то что вдвоем или втроем, одной было тесно. Квартира была материна, точнее, квартиру эту получил отец, в сорок шестом еще, сразу после госпиталя, когда они с матерью поженились. Так мать рассказывала. Отец вскоре умер, не излечившись от ранений. Светику тогда было всего три года, и она плохо помнит отца. А мать продолжала работать медсестрой и растить Светика. Теперь мать на пенсии. Комната у них шестнадцать квадратных метров, в комнате книжные полки, столик, два креслица, два раскладных дивана. На одном спит мать, на другом Светик. Есть балкон. Маленькая кухня, маленький коридор. Ну, ванная комната еще, где и умывальник и туалет вместе. Вот и все. На институт надеяться не было смысла, институт своего жилищного фонда не имел, то есть строительством домов не занимался, все шло через райисполком, и очередина была жуткая. Светик и заявление не подавала, чтоб не томиться в многолетнем ожидании.

Вот и попробуй тут выйти замуж. Замуж, допустим, выйти еще можно, но привести мужа нельзя. Придет муж, а матери куда деваться? Выносить в коридорчик диван — он там и не поместится. Раскладушку на кухне ставить? Мать свою Светик очень любила и обижать ее никак не собиралась. Ей наперед уже было стыдно перед матерью. Пока они будут жить так, как живут, а когда Светик найдет и полюбит мужа с квартирой и переберется к нему, можно будет обменять квартиру матери и мужа на одну большую и жить всем вместе. Самый верный выход, иного Светик ничего не хотела. Раздумья проклятые — голова гудит уже от них…

Светик ездила на полянку лето, второе, третье. Поздоровела, научилась играть в волейбол, но знакомства нужного не случилось. Были, но не те. Иногда она приезжала на поляну не одна. Когда в городе, на улице или в троллейбусе, с нею заговаривали мужчины, она не отходила молча, как раньше, а живо отзывалась, поддерживая разговор, разрешала проводить, соглашалась на встречу, приглашала на выходные за город. Но, понаблюдав за каждым раз, другой, выяснив из обыденных разговоров необходимое, Светик без сожаления расставалась со знакомцами, чтобы начать заново. Некоторые побывали у нее дома, были представлены матери. Этим Светик как бы доказывала матери, а заодно и всем остальным, что она не так уж и одинока, как о ней принято думать, есть поклонники и постоянно, но ни один пока ее не устраивает. Так оно и было в действительности: никто из тех, с кем она в последние годы знакомилась, ее не устраивал. И не потому вовсе, что не было у них квартир. Квартира квартирой, конечно, но сам-то человек должен Светику хоть немножко нравиться. Да, нравиться. А иначе как? Как станешь жить с нелюбимым? Мученье, что там и рассуждать…

А с Григорьевым было совсем по-другому. О нем попросила Светика приятельница по институту. Из кратких объяснений Светик узнала, что Григорьев в командировке, женат, не знает, куда деть себя на выходные. Может, пригласить его за город? Если Светику это удобно и прочее. И Светик, как человек вежливый, обязательный, пообещала все выполнить самым наилучшим образом, не строя заранее абсолютно никаких иллюзий по отношению к Григорьеву. Командированные, да еще женатые, ее не интересовали. Но почему не познакомиться с человеком, о котором так хорошо говорят. Свежий человек всегда интересен, если он не откровенный глупец. Посмотрим, что это за командированный. Таков ли он, как обрисовала его знакомая…

Григорьев ей понравился. Он понравился ей сразу, на вокзале, когда повернулся и пошел навстречу, поправляя рукой зачесанные назад волосы. Теперь вот он ушел куда-то надолго, гулять, совершенно равнодушный к ее особе, а она сидит под березой и ревет, боясь, что Григорьев вернется внезапно и застанет ее такую, опухшую от слез. Успокоясь, Светик пошла за куст переодеться, решив сделать несколько упражнений.

Когда Григорьев подошел, Светик, уже в купальнике, скрестив ноги, усаживалась поудобнее на подстилку, расслабляясь, вяло шевелила полуопущенными руками. Тут же уперев руки в бока, Светик принялась раскачивать корпус, наклоняясь взад-вперед, потом выпрямила спину, набрала полную грудь воздуха и замерла, задержав дыхание. Лицо ее посерело, посерели уши, глаза ввалились, узкие губы натянулись крепко. Она не дышала.

— Что это вы? — спросил Григорьев, останавливаясь. Не отвечая, Светик подалась вперед, падая, резко, со стоном, выдыхая: ы-ых! И опять: ы-ых! И еще несколько раз. Григорьев молча наблюдал, стоя подле. Он подумал, что женщина, судя по всему, не совсем…

— Йогой не занимаетесь? — спросила Светик. — Для общего укрепления организма. Погодите минутку, я сейчас закончу упражнения. Только, ради бога, не смотрите так на меня. Я пока еще в своем уме. Отвернитесь, прошу вас.

Потом они обедали, достав каждый свои припасы, положив их вместе на развернутую газету, сидя на подстилке почти рядом и разговаривая. Григорьев пододвинул Светику сосиски…

— Пейте компот, — Светик отвернула крышку с высокой стеклянной банки. — Это персиковый компот, персики подружка прислала с юга. У нее там сад свой, виноградники развели под окнами…

— Давайте что-нибудь одно, — Григорьев открывал бутылку. — Давайте пиво попробуем. Не прокисло? Вам удобно из бутылки?

— А у меня кружка есть, походная, — Светик потянулась к сумке, достала зеленую эмалированную кружку, налила пиво, поджидая, чтобы осела пена. Григорьев открыл вторую бутылку, отхлебнул — теплое.

— Где же вы это бродили так долго? — спросила Светик, быстро взглядывая на Григорьева, держа в одной руке сосиску, в другой кружку с пивом, отпивая маленькими глотками. — Я уже испугалась, не заблудился ли человек? Хотела крикнуть: «Ау!» — а тут и вы, живой и невредимый. Даже не дали себя поискать. Где пропадали?

— А я по ручью спускался, — Григорьев прислонился спиной к березе, сел поудобнее, поставив между ног бутылку с пивом — он пил прямо из горлышка. — Прошел за плотину, прошел еще — посмотреть хотелось, что же там, дальше. Далеко забрался. Ручей расширяется, глубже становится. Родники питают, видно, по пути. Говорят, он в речку впадает, но я не добрался. Любопытно бы взглянуть.

— Вы мне так ничего и не рассказали, — Светик чистила яйцо. — Кто вы? чем занимаетесь? по какому случаю в Москве? Подхватились и ушли себе. А тут сиди, переживай — нервничай, — Светик засмеялась.

— А-а, — улыбнулся Григорьев, — неудобно как-то сразу рассказывать — кто да зачем. Я думал, что вы от нашей общей знакомой узнали, чем я занимаюсь. По образованию я географ, преподаю в университете. Два года назад в нашем университете при биологическом факультете образовалась новая кафедра, кафедра охраны природы. Вот я там и преподаю. А в Москву приехал… хлопотать об издании книжки. Мы, преподаватели кафедры, написали коллективную книжку, назвав ее «Природа и мы». А теперь хотим издать ее, эту самую книжку. Вот и направили меня в Москву, похлопотать. Ходок я, понятно вам, Светлана?..

— Это интересно, — Светик переменила положение тела. — И от кого же вы, простите, охраняете природу? От пришельцев из космоса, может быть?

— От кого, — Григорьев вскинул правую бровь, — от себя охраняем, от кого же еще. Видите, сколько здесь мусора? Это вокруг пруда только. А если по лесу походить? Приехали, набросали и укатили. На следующий выходной на другое место поедут, где почище. Сами загадим, а потом делаем вид, что это не мы вовсе, кто-то другой постарался, бескультурнее нас. Круговорот получается.

— Думаете, поможет книжка ваша, если издадите ее? — явно иронизируя, спрашивала Светик. Ей было жаль Григорьева, но она столько уже слышала разговоров об охране, столько перечитала книг и газетных статей, что набило оскомину. А мусор — вот он.