— Что вы все спрашиваете? — раздраженно сказал он наконец. — Смотрите, наблюдайте, щупайте!..

И Ракитин стал разглядывать, щупать холодные кусочки свинца, железа, алюминия, стали. Но сколько он ни разглядывал их, ни щупал, они не открывали ему своей тайны. Ракитину было бы легче, если бы все эти предметы выражали в совокупности какую-нибудь общую идею, ну хотя бы о существе современного оружия или о различии между нашим и немецким вооружением. Но такой идеи не было, и Ракитину было холодно и неприютно среди разобщенных, запертых в себе предметов.

— Интересно!.. — проговорил вдруг Шатерников и остановился. — Откуда бы это?.. — Носком валенка он двигал валявшуюся на дороге консервную банку в красной обертке.

Ракитин с удивлением смотрел на него: что интересного обнаружил он в старой пустой жестянке?

Шатерников поискал вокруг себя глазами, перепрыгнул через кювет, подошел к смерзшейся, запорошенной снегом куче и разворошил ее ногой. Под наледью и снегом обнаружились другие такие же банки.

— Так и есть, — сказал он с торжеством. — Татарские части прибыли. Это здорово: татары хорошо дерутся.

— Почему вы решили?..

— Поглядите! — и Шатерников пинком послал к Ракитину одну из банок.

— «Конина», — прочел Ракитин на красной обертке консервов.

«Теперь я понимаю, почему при выходе из окружения он не потерял ни одного человека, — подумал Ракитин. — С такой наблюдательностью нигде не пропадешь. Да, неплохо бойцам иметь такого командира!»

И ему, как никогда, хотелось, чтобы Шатерников понял, насколько он, Ракитин, глубоко уважает его, понимает и стремится быть на него похожим…

Дорога, круто свернув, вышла к реке. Огромный, могучий, где закованный в лед, а где пробивший ледяной панцирь напором черных непокорных вод, в поросших ельником присадистых берегах лежал Волхов. Справа, низко над рекой, висело пухлое, цвета голубиного крыла облако, и скрытое за этим облаком солнце опустило в реку два прямых, округлых, дымящихся серебристых столба.

— Взгляните, как здорово! — воскликнул Ракитин.

Шатерников настороженно рыскнул глазами вокруг себя, затем, постепенно увеличивая радиус, обозрел окрестность и подозрительно взглянул на Ракитина.

— Вы о чем?

— Да вот — река… солнце… Смотрите, какие лучи!..

— Ну и что? — холодно спросил Шатерников.

— Красиво, — упавшим голосом сказал Ракитин.

— А-а!.. — Шатерников отвернулся и пошел вперед.

Ракитин уныло поплелся за ним следом. Да, у него не клеилось с Шатерниковым. Он честно признался себе в этом, но не мог взять в толк, чем вызвал неприязнь своего спутника…

По мере удаления от Волхова им попадалось все больше встречного народа. Четыре бойца с автоматами вели куда-то арестованного; на нем была шинель без пояса и петлиц и ушанка с вдавлинкой от сорванной звездочки. Раз им пересекла дорогу парочка — здоровенный, кровь с молоком, сержант преследовал девушку в синем платочке. В лесу несколько бойцов варили в котелке кашу. На вопрос Шатерникова, кто они, бойцы смутно ответили: не то выздоравливающие, не то заболевшие. На опушке три военных человека рубили сосну; вернее — рубил один, а двое советовали.

— Вы что, бабу тоже втроем?.. — спросил Шатерников.

Военные люди не отозвались и продолжали трудиться над сосной.

— Сколько народу по тылам шляется, — с горечью сказал Шатерников, когда они двинулись дальше. А ведь все это штыки!.. Кстати, вот вы — человек молодой, а почему не на передовой?

— Я там, куда меня поставили, — пробормотал, смешавшись, Ракитин. Он понял, в чем причина неприязни к нему Шатерникова.

— Бросьте! Это от вас зависит.

Ракитин промолчал. А он мог бы рассказать Шатерникову, что вскоре после своего приезда на Волховский фронт, почувствовав близкое, жаркое, тревожное дыхание войны, подал рапорт об отправке его на передовую. «Я не могу воевать чернилами и пером, когда мои сверстники проливают кровь, писал он в этом рапорте. — Поскольку я не кончил ни военного училища, ни политшколы, прошу снять с меня данное мне звание и отправить рядовым бойцом в любой род войск». Результат был самый неожиданный. Его вызвал к себе начальник политуправления Шорохов. Тогда Ракитин впервые увидел знаменитые по всему фронту черные кустистые брови и светлые обжигающие глаза «Большого дивизионного». Желая показать, что он настоящая военная косточка, Ракитин, войдя в кабинет с непокрытой головой, лихо откозырял и доложил о своем прибытии.

— Вы разве не знаете, товарищ Ракитин, воинское правило: «К пустой голове руку не прикладывают»? — низким голосом проговорил «Большой дивизионный».

— Я не знал, товарищ дивизионный комиссар, что у военных мозг находится в шапке, — обидевшись, ответил Ракитин.

Шорохов чуть наклонил голову, и глаза его скрылись за кустистыми бровями, но Ракитину показалось, что в них мелькнула усмешка.

— Так… — просматривая личное дело Ракитина, бормотал Шорохов. — Ракитин Сергей Петрович… 1920 года рождения… русский… член ВКП(б)… — При этом он вскидывал на Ракитина свои светлые блестящие глаза — как спичкой чиркал, — словно сверяя данные анкеты с его обликом. — Образование высшее, незаконченное. Почему не кончил институт?

— Ушел на фронт, товарищ дивизионный комиссар.

— Все торопитесь!.. — проворчал Шорохов. — Так… Владеет немецким, английским, латынью. Латынь — хорошо, основа основ… Редактор институтской многотиражки… Листовку для Киришей вы писали? — спросил он вдруг.

— Да.

Шорохов закрыл папку с личным делом.

— Скажите, товарищ Ракитин, только коротко: как вы понимаете задачи и цель вашего отдела?

Ракитин задумался: в кажущейся простоте вопроса скрывался, верно, какой-то подвох. Нет, не подвох, просто Шорохов хотел знать, понимает ли Ракитин, для чего его прислали на фронт. Что ж, он много думал об этом, он может сказать.

— Я понимаю так: вернуть немецких солдат, являющихся частью немецкого народа, к принципам человеческой морали. Дернуть немцам душу, вновь сделать из них людей, я имею в виду нашу конечную цель…

— Немалая и нелегкая задача, а, Ракитин? — чуть помолчав, задумчиво сказал дивизионный комиссар. — И неблизкая, много выдержки потребует. Немцы держат Ленинград в кольце блокады, захватили Белоруссию, Прибалтику, почти всю Украину, а партия уже думает о том, чем должны стать Германия и немецкий народ после уничтожения гитлеризма. Чувствуете, к какому огромному делу вас призвали? — И вдруг резко, коротко спросил: — Действительную проходил?

— Нет, — удивленно ответил Ракитин: это было видно из его анкеты.

— Так… — Шорохов расстегнул кобуру, вынул «вальтер» и положил перед собой на стол. Взял старый лист немецкой газеты «Фелькишер беобахтер» с портретом Геббельса в форме «СС», прошел к противоположной стене и повесил газету на гвоздь. Вернулся к столу, протянул Ракитину пистолет и громко скомандовал:

— По колченогому огонь!

Ракитин, ничего не понимая, взял пистолет, старательно прицелился и нажал спуск. Пуля пробила газету в вершке от фотографии.

На звук выстрела в кабинет с перекошенным лицом ворвался белокурый кудрявый адъютант, но Шорохов только глянул на него, и адъютант на цыпочках вышел.

— Огонь!

Ракитин выстрелил и снова промазал.

— Геббельс остался жив, — подвел итог Шорохов и гаркнул: — Ложись!

Решив ничему не удивляться, Ракитин распластался на покрытом линолеумом полу.

— Вперед! — скомандовал Шорохов.

Ракитин неловко, вихляя задом, пополз.

— Встать!.. Ползать по-пластунски не умеете. Плохо занимались военным делом в институте. Кулеш сварить можете?

— Не пробовал.

— Машину водите?

— Нет..

— С лошадьми дело имели?

— Нет.

— Прямо не знаю, что с вами делать, Ракитин, — устало сказал Шорохов. — Бойцовую науку вы не знаете, значит ни в один род войск не годитесь. В кашевары и водители тоже. Даже ездовым вас не пошлешь. Может, в денщики определить?..

Стыд, обида, унижение вспыхнули в душе Ракитина.