Но протокол допроса нам

Обязаны давать!

И я через плечо кошу

На писанину ту:

— Я это вам не подпишу,

Покуда не прочту.

Но чья-то жёлтая спина

Ответила бесстрастно:

«А ваша подпись не нужна.

Нам без неё всё ясно».

Сестрёнка, милая, не трусь!

Я не смолчу, я не утрусь,

От протокола отопрусь

При встрече с адвокатом.

Я ничего им не сказал,

Ни на кого не показал.

Скажите всем, кого я знал, —

Я им остался братом!

Он молвил, подведя черту:

Читай, мол, и остынь.

Я впился в писанину ту,

А там — одна латынь.

В глазах — круги, в мозгу — пули.

Проклятый страх, исчезни —

Они же просто завели

Историю болезни.

На стене висели в рамках бородатые мужчины.

Все в очёчках на цепочках, по-народному — в пенсне.

Все они открыли что-то, все придумали вакцины,

Так что если я не умер — это всё по их вине.

Доктор молвил: «Вы больны».

И меня заколотило,

Но сердечное светило

Ухмыльнулось со степы.

Здесь не камера — палата,

Здесь не нары, а скамья.

Не подследственный, ребята,

А исследуемый я.

И хотя я весь в недугах — мне не страшно почему-то.

Подмахну давай, не глядя, медицинский протокол.

Мне приятен Склифосовский — основатель института,

Мне знаком товарищ Боткин — он желтуху изобрёл.

В положении моём

Лишь чудак права качает!

Доктор, если осерчает,

Так упрячет в жёлтый дом.

Всё зависит в доме оном

От тебя от самого:

Хочешь — можешь стать Будённым,

Хочешь — лошадью его.

У меня мозги за разум не заходят, верьте слову.

Задаю вопрос с намёком, то есть лезу на скандал:

«Если б Кащенко, к примеру, лёг лечиться к Пирогову,

Пирогов бы без причины резать Кащенку не стал».

Доктор мой — большой педант.

Сдержан он и осторожен:

«Да, вы правы, но возможен

И обратный вариант».

Вот палата на пять коек,

Вот профессор входит в дверь,

Тычет пальцем: «Параноик!» —

И поди его проверь.

Хорошо, что вас, светила, всех повесили на стенку.

Я за вами, дорогие, как за каменной стеной.

На Вишневского надеюсь, уповаю на Бурденку —

Подтвердят, что не душевно, а духовно я больной.

Род мой крепкий — весь в меня.

Правда, прадед был незрячий,

Крёстный мой белогорячий,

Но ведь крёстный не родня.

Доктор, мы здесь с глазу на глаз,

Отвечай же мне, будь скор —

Или будет мне диагноз,

Или будет приговор?

Доктор мой, и санитары, и светила — все смутились,

Заоконное светило закатилось за спиной.

И очёчки на цепочке как бы влагой замутились.

У отца желтухи щёчки вдруг покрылись желтизной.

И нависло остриё,

В страхе съёжилась бумага, —

Доктор действовал на благо,

Жалко, благо не моё.

Но не лист — перо стальное

Грудь проткнуло, как стилет.

Мой диагноз — паранойя,

Это значит — пара лет.

Вдруг словно канули во мрак

Портреты и врачи.

Жар от меня струился, как

От доменной печи.

Я злую ловкость ощутил,

Пошёл, как на таран, —

И фельдшер еле защитил

Рентгеновский экран.

И горлом кровь, и не уймёшь, —

Залью хоть всю Россию.

И крик: «На стол его, под нож!

Наркоз, анестезию!»

Мне горло обложили льдом,

Спешат, рубаху рвут.

Я ухмыляюсь красным ртом,

Как на манеже шут.

Я сам себе кричу: «Трави!»

И напрягаю грудь, —

В твоей запёкшейся крови

Увязнет кто-нибудь.

Я б мог, когда б не глаз да глаз,

Всю землю окровавить.

Жаль, что успели медный таз

Не вовремя подставить.

Уже я свой не слышу крик,

Не узнаю сестру,

Вот сладкий газ в меня проник,

Как водка поутру.

И белый саван лёг на зал,

На лица докторов.

Но я им всё же доказал,

Что умственно здоров.

Слабею, дёргаюсь и вновь

Травлю, но иглы вводят

И льют искусственную кровь,

Та горлом не выходит.

Хирург, пока не взял наркоз,

Ты голову нагни.

Я важных слов не произнёс,

Но на губах они.

Взрезайте с богом, помолясь,

Тем более бойчей,

Что эти строки не про вас,

А про других врачей.

Я лёг на сгибе бытия,

На полдороги к бездне,

И вся история моя —

История болезни.

Очнулся я — на теле швы,

А в теле мало сил.

И все врачи со мной на «вы»,

И я с врачами мил.

Нельзя вставать, нельзя ходить.

Молись, что пронесло!

Я здесь баклуш могу набить

Несчётное число.

Мне здесь пролёживать бока

Без всяческих общений.

Моя кишка тонка пока

Для острых ощущений.

Я был здоров, здоров как бык,

Как целых два быка.

Любому встречному в час пик

Я мог намять бока.

Идёшь, бывало, и поёшь,

Общаешься с людьми…

Вдруг хвать! — на стол тебя, под нож.

Допелся, чёрт возьми!

— Не надо нервничать, мой друг,

Врач стал чуть-чуть любезней, —

Почти у всех люден вокруг

Истории болезней.

Сам первый человек хандрил,

Он только это скрыл.

Да и Создатель болен был,

Когда наш мир творил.

Адам же Еве яду дал —

Принёс в кармане ей.

А искуситель-змей страдал

Гигантоманией.

Вы огорчаться не должны, —

Врач стал ещё любезней, —

Ведь вся история страны —

История болезни.

Всё человечество давно

Хронически больно.

Со дня творения оно

Болеть обречено.

У человечества всего —

То колики, то рези.

И вся история его —

История болезни.

Живёт, больное, всё быстрей,

Всё злей и бесполезней

И наслаждается своей

Историей болезни.

1978–1979

Новые левые — мальчики бравые…

Новые левые — мальчики бравые

С красными флагами, буйной оравою —

Что вас так манят серпы и молоты?

Может, подкурены вы и подколоты?

Слушаю осатаневших ораторов:

«Экспроприация экспроприаторов…»

Вижу портреты над клубами пара —

Мао, Дзержинский и Че Гевара.

Не разобраться, где «левые», «правые»…

Знаю, что власть — это дело кровавое.

Что же, валяйте — затычками в дырках.

Вам бы полгодика, только в Бутырках!

Не суетитесь, мадам переводчица,