После окончания заседания Моге и Ивэнушу пришлось задержаться: Георге Карагеорге, председатель райисполкома, решил вернуться к вопросу, который считал важным:

— Корректировать планы никто у нас не будет. Наши цифры намечены на всю пятилетку, придется их соблюдать.

Мога посмотрел на него с недоумением.

— Георге Васильевич, режь меня, жги меня, как в песне поется, не могу понять. Почему же вы молчали на заседании? Почему не изложили своих возражений перед товарищами? Что же мне теперь делать? Тихо-мирно выжидать в своем уголке, не ломая себе голову над тем, что случится завтра? Будет у нас хлеб — не будет его, мне-то какое дело? Его ведь всегда в магазине купить можно, вспомнились ему невольно слова Василия Бутучела.

Георге Карагеорге покраснел.

— Зачем утрировать, Максим Дмитриевич! Я ведь прежде всего заботился о вас, о вашем авторитете. Не хотелось, чтобы с первого дня пошла молва, что мы с вами не нашли общего языка, что ваше мнение для нас ничего не значит. В то время как здесь, в узком кругу, можно всегда договориться.

— Странный подход! — улыбнулся Максим Мога. — В нашем деле, стало быть, престиж генерального директора значит гораздо больше, чем самые жизненные проблемы, вроде тех, которые мы сегодня решали. — Улыбка его пропала; Максим поднялся на ноги и стоял недвижно, опершись о спинку стула, — попробуй, сдвинь его, — И это вместо того, чтобы объективно прояснить ситуацию, установить, что у нас есть и что нам еще требуется в этом начале пути! Что касается меня, товарищи, я не намерен отступать! Иначе до чего же мы докатимся? Говорить будем одно, а делать другое?

Карагеорге был готов уже к отпору, но Кэлиману остановил его взглядом и решительно произнес:

— Решение остается в силе! А спор, которого, честно говоря, я не ожидал, пусть будет для нас уроком: прежде чем принимать решения, будем до конца выяснять позицию каждого из нас, пока никаких сомнений не останется. Договорились? — И обратился к Ивэнушу: — Что скажете, Андрей Андреевич?

— Вы правы, действовать мы должны единодушно, — мгновенно отозвался Ивэнуш. — Для этого я и хотел созвать совещание секретарей партийных организаций. И поставить на обсуждение первоочередные вопросы объединения в их моральном аспекте. О соотношении слова и дела. Об ответственности. Хотим пригласить на него также вас, Александр Степанович, и вас, Георгий Васильевич.

— Постараемся, — ответил секретарь райкома за Карагеорге и за себя. — Если же я не смогу приехать, присутствовать будет Лидия Ивановна.

Грозя согласно кивнула головкой, украшенной богатой золотистой прической.

Мога не стал более ждать. Сердце подсказало, что надо спешить: внизу возле «Волги» перламутрового цвета ждала Элеонора Фуртунэ. Мога похвалил даже в душе неизвестного, невесть где задержавшегося шофера. Но Элеонора ждала не шофера, а его; открыв правую дверцу, она с легким поклоном пригласила:

— Прошу. — И добавила с улыбкой: — Если не боитесь.

— Вы сами водите? — спросил Мога, занимая «барское место» рядом с ней. Откинувшись на спинку сиденья, он глубоко вздохнул: как все хорошо складывалось! К черту Карагеорге со всей его стратегией!

— Да, сама! — заявила она с лукавой решимостью. — Так что держитесь, если жизнь дорога! — предупредила Элеонора, пугая, хотя глаза ее смеялись.

И, словно в подтверждение, «Волга» резко сорвалась с места, Мога, по давней привычке, машинально стал нашаривать правой ногой педаль тормоза.

Элеонору большая скорость явно не тревожила. Она была невозмутима, едва заметно крутила баранку, но машина повиновалась беспрекословно.

Мога вначале решил, что директриса собирается отвезти его в контору объединения, — туда она вначале и направилась. Но машина оставила вскоре мощеную улицу, выехала на асфальтированное шоссе и устремилась вперед, оставив позади последние дома Пояны. Скорость стремительно нарастала, будто Элеонора Фуртунэ не владела более «Волгой».

На лице молодой женщины появилась улыбка озорницы, задумавшей шалость. Максим то и дело бросал на нее быстрые взгляды, незаметно любуясь ее тонким профилем, от души радуясь непредвиденной поездке — первой для него после возвращения из больницы. И не стал спрашивать, куда она его так быстро везет. Женщина тоже молчала, оба старались не нарушить неловким словом ту душевную близость, которая между ними установилась.

Дорога стелилась по лесистому склону холма, охватывавшего Пояну с юга. Поселок остался далеко внизу и виделся теперь словно в немом фильме — молчаливый, залитый легким сиянием весеннего солнца. Потом картина пропала из глаз — проселок привел их к лесной чаще, затем они свернули в аллею серебристых елей, в конце которой виднелся красивый дом с большими окнами, с деревянными колоннами, поддерживавшими навес. Рядом стоял домик поменьше — летняя кухня, в глубине под общей крышей — конюшня и сарай.

Это был Поянский лесной кордон.

Ворота под тесовой кровлей были закрыты. Элеонора просигналила трижды — коротко, повелительно. И несколько мгновений спустя створки ворот раздались в стороны. Широкоплечий, могучий с виду мужчина с седой шевелюрой, в кожаном пиджаке и резиновых сапогах вышел им навстречу. Вначале его загорелое лицо оставалось неподвижным, однако, узнав Элеонору, он просиял и широко взмахнул рукой: милости просим!

— Это мой двоюродный брат, Штефан Войнику, — сказала Элеонора. — В лесничих — с сорок четвертого. — Выйдя из машины, она с улыбкой обратилась к леснику. — Бэдицэ[7] Штефан, представляешь, что я натворила? Взяла и похитила генерального директора нашего объединения. Что мне за это будет, — это мы узнаем потом, а пока нет ли у тебя чего-нибудь поесть?

— Надрать тебе уши некому, — прикинулся сердитым лесник. — Почему не предупредила, что приедешь? Чем мне вас теперь кормить-поить?

Элеонора взяла Штефана под руку и взглянула на него просительно:

— Откуда мне было знать, что так получится? Сказано тебе, Максима Дмитриевича я похитила… Господи! — хлопнула она себя по лбу. — Забыла вас познакомить!

Штефан Войнику смерил Могу взглядом из-под поредевших ресниц, подумав, что такого верзилу, пожалуй, без его согласия вряд ли похитишь. Но заметил в глазах Моги проблеск радости и понял, что Элеоноре это удалось без труда. Он пригласил гостей в дом. Максим оказался в небольшой прихожей с полом, выкрашенным в коричневый цвет, застеленным небольшим домотканым ковром. Оттуда они перешли в квадратную комнату с двумя большими окнами, выходившими во двор, из которых, словно с наблюдательного пункта, просматривалась аллея серебристых елей и весь участок дороги, спускавшейся к повороту. На противоположной стене висел большой крестьянский ковер старинной работы; мать Моги мастерски ткала ковры, и при виде этого Максиму показалось, что он слышит, как она трудится в соседней комнате за своим станком.

— Заходите, — Элеонора открыла дверь в соседнюю комнату и ввела туда Могу за руку, словно в алтарь. В этом небольшом помещении было только одно окно; в глубине стоял диван, застеленный покрывалом из серой шерсти, затканной волнистыми зелеными и красными полосами. Над диваном висел небольшой ковер с огромной алой розой в середине, а по бокам — фотографии в рамках. Другую стену почти полностью закрывал большой шифоньер с зеркалом во всю дверцу. В углу — стол и два стула.

Ничего особенного в комнатке вроде не было.

— Это моя келья, — послышался мелодичный голос Элеоноры. — Если захочется немного отдохнуть, если мне становится тяжко, если мир кажется мне слишком шумным или безразличным, — я скрываюсь от него сюда.

…Как мог он, однако, хотя бы на мгновение подумать, что ничего особенного здесь нет! Ведь сколько в этой каморке света, как живо алеет на стене роза, как мило улыбается ему с фотоснимка хозяйка этого уголка; как хорошо, наконец, в этом месте ему самому!

— Когда вам захочется отдохнуть, убежать от всех, приезжайте сюда. Двери этой комнатки для вас всегда открыты. — Все, в чем Элеонора не смела еще признаться самой себе, ибо еще не верилось, что с давних пор окаменевшее сердце проснулось при первой же встрече с этим человеком и полюбило его, — все это говорили уже ее глаза.