Милюнэ перебралась и уселась, прижавшись к Булатову боком.

Она жарко и шумно дышала ему в ухо, смущая его, горяча кровь. Голову кружил сладкий туман.

— Маша, — Булатов отодвинулся от нее, — давай перейдем к другой букве. Вот она — «бэ». Видишь?

— На Сооне-сана похожа, — прошептала Милюнэ. — Животик спереди и большая шляпа. Только почему он спиной стоит?

— Так это не Сооне-сан, а буква «бэ»!

— «Пэ».

— Не «пэ», а «бэ»!

Потом, лежа на кровати, они разговаривали.

— Трудно мне будет научить тебя грамоте, — со вздохом произнес он.

— Я буду очень стараться, — обещала Милюнэ.

— Возьмем власть, сразу откроем школу, — уверенно сказал Булатов.

— Скорее бы, — со сдержанным нетерпением произнесла Милюнэ. — Я так хочу, чтобы было как в Петрограде, как в Москве. Я тоже хочу увидеть знаешь кого?

— Кого? — приподнялся на локте Булатов.

— Ленина, — тихо ответила Милюнэ. — Когда Безруков рассказывал, я так и видела будто бы его. Слышала его слова… Поедем в Петроград?

— Поедем, — ответил Булатов. — Вот только закончим тут дела, поставим твердую пролетарскую власть.

— Я и хочу ехать и боюсь, — шептала Милюнэ, прижимаясь к мужу. — Это так далеко, до луны ближе…

— Нет, до луны дальше…

— Почему дальше? Ведь луну мы видим и даже различаем на ней охотника, который тащит нерпу, а Петроград и Ленина мы не видим.

— А вот теперь меня слушай, Маша… Все, что ты говоришь про Луну, это сказки, — сказал Булатов. — На самом же деле Луна — спутник Земли, даже, говорят, осколок нашего мира. Как ты думаешь, какая наша Земля?

— Хорошая, — подумав, ответила Милюнэ.

— Это само собой, — перебил Булатов. — Какой формы наша Земля — круглая, или плоская, или еще какая? А?

— На этом берегу лимана плоская, а на другом — холмистая, а подальше — горы видны в хорошую погоду.

— Да не про это речь. — Булатов даже сел на кровати. — Вся наша Земля — круглая! Понимаешь? Совсем круглая!

Милюнэ зевнула.

— Об этом мне Иван Архипыч говорил, да я не поверила… Да и никто умный не поверит.

— Ты хочешь сказать, что я не умный? — обиженно спросил Булатов.

— Раз ты так говоришь, — пожала плечами Милюнэ. — Но утром ты будешь говорить по-другому.

— Да я и утром тебе скажу, что Земля круглая! Да спроси кого хочешь — того же Безрукова.

— Он такой глупости говорить не будет, — убежденно сказала Милюнэ.

— Это почему же?

— Потому что он умный.

— А я не умный?

— Ты не обижайся, — умоляюще попросила Милюнэ. — Если не хочешь сердиться, не говори, что Земля круглая… Хорошо?

— Да круглая же она!

— Ну, хорошо, — примирительно сказала Милюнэ, — если уж очень тебе хочется, пусть Земля будет круглая.

— Да не я хочу, а она действительно такая!

Безруков собрался ехать на угольные копи.

В комнату вошел Тымнэро, одетый по-зимнему. Он был аккуратно подпоясан, на поясе в ножнах висел нож, а в руках он держал хорошо сплетенный кэнчик.

Еще должен подъехать Ваня Куркутский. Поездка была обставлена как перевозка продуктов из государственного продовольственного склада в тамошнюю лавку. Оттуда нарты должны были привезти уголь в мешках.

— Садись сюда, — позвала Милюнэ Тымнэро, показывая на лавку у стола.

— Ничего, я здесь постою, — ответил Тымнэро.

— Да ты не бойся, не стесняйся, — с улыбкой произнесла Милюнэ. — Тут все свои.

Милюнэ налила ему чаю и положила рядом большой кусок хлеба, намазанный маслом и еще чем-то желтым поверху.

Тымнэро отхлебнул чаю и осторожно откусил хлеба. Было невообразимо вкусно и сладко. Наверное, это и есть американская патока.

Хлебая чай, Тымнэро искоса поглядывал на собравшихся. Однако никто на него не обращал особого внимания. Может, Милюнэ и права на этот раз, утверждая, что эти тангитаны совсем другой породы, чем те, которые сидят в доме уездного правления.

Подъехал с нагруженной нартой Ваня Куркутский, и упряжки двинулись берегом за старую рыбалку Сооне, где лед должен быть крепче. Возле Алюмки из открытых полыней еще поднимался пар.

Безруков сидел на нарте Тымнэро, примостившись немного бочком. Этот тангитан, по всему видать, впервые ехал на собаках. Он ерзал, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, искал удобное положение. Под скалами Второй бухты Тымнэро остановил нарту и подстелил пассажиру клок шкуры белого медведя, Безруков поблагодарил каюра:

— Спасибо, друг.

А седок смотрел на широкую спину каюра, и беспокойные мысли одолевали его. Найдет ли он на угольных копях нужных людей?

В этой монотонной белизне особенно хорошо думалось.

Давно ли все это было? А сколько событий, встреч, какие расстояния преодолены!..

Еще учеником ремесленного училища в родных Горах на Могилевщине деревенский паренек мечтает о Петербурге. На Путиловском заводе с первых дней знакомится с революционно настроенными рабочими и посещает марксистский кружок. После службы на флоте механик машинного отделения крейсера «Олег» отправляется на Дальний Восток. Во Владивостоке становится членом подпольной марксистской группы, а легально — директором-распорядителем Приамурского товарищества кооператоров.

Трудно, наверное, было бы разобраться во всем. Но рядом были хорошие товарищи: и Всеволод Сибирцев — опытный подпольщик, большевик, и порывистый Костя Суханов, и совсем еще юный, стройный, Саша Фадеев-Булыга.

Дальневосточники избрали бывшего балтийского моряка в Учредительное собрание. В Петрограде он встретился со старыми друзьями с Путиловского завода.

Учредительное собрание просуществовало только один день. Посланец революционеров Дальнего Востока стал активным участником Третьего Всероссийского съезда Советов. Слушал речь Владимира Ильича Ленина, и удивительное чувство тогда охватило его: каждое слово, каждая мысль пролетарского вождя, казалось, уже были им самим продуманы…

В середине лета 1918 года во Владивостоке состоялся Седьмой съезд уполномоченных Союза приамурских кооперативов. Ему предстояло рассказать о съезде Советов, о речи Ленина. Слушали внимательно. Тогда многим казалось, что победа близка. Но уже волны белочешского переворота докатились до Владивостока. Последовали аресты… И вот они в тюрьме — Михаил Губельман, Константин Суханов, Всеволод Сибирцев…

Лагерь охраняли белочехи и японские солдаты.

Первая годовщина Октябрьской революции… Митинг и речь Кости Суханова. Кажется, и сейчас в белой тишине можно услышать его глуховатый голос: «Я поздравляю вас, товарищи, с первой годовщиной Великого Октября. Вся наша страна празднует в этот день дату победы народа над властью помещиков и капиталистов! И хотя советская родина охвачена огнем гражданской войны с интервентами, перед народом открылись светлые перспективы будущего строительства нового, социалистического государства».

Это была последняя речь Кости Суханова. Через несколько дней по дороге из лагеря в тюрьму Костя Суханов и еще несколько товарищей были застрелены якобы при попытке к бегству.

Полгода готовились к побегу оставшиеся в живых. Им удалось вырваться из лагеря.

Первое время скрывались на чердаке дома большевика Николая Матвеева. Но из Владивостока надо было уходить. Они были слишком хорошо известны колчаковцам и всем разведкам интервентов… Так возникла идея отправить группу на Чукотку.

Перед отъездом встретились со Всеволодом Сибирцевым.

«Чукотка, — сказал Сибирцев, — на западе граничит с Якутией, а на востоке — с Соединенными Штатами Америки. В Ново-Мариинске мощная радиостанция. На самый крайний случай можно через Якутск организовать связь с Советской Россией, а через радио Ново-Мариинска передавать обращения к мировому пролетариату. Словом, действуйте по обстановке. Задачи революции остаются прежними».

Чукотка… Вот она лежит, покрытая снегами, таинственная и молчаливая.

Нарты шли по льду медленно, почти на ощупь.

Куркутский часто притормаживал упряжку, уходил вперед и палкой с острым наконечником пробовал крепость льда.