1971
Пер Гюнт
А мой совет: оставьте
все затеи
и с ложью примиритесь.
Большого зла не делал и добра,
Был незакончен сам, умел лукавить,
Забавный враль, хвастун.
Его, конечно, можно переплавить.
А я десятки лет перенесла —
Нет, — вечность самых подлых надзирательств
И получаю крошки со стола
Собранья всяческих сиятельств.
И я живу… нет, копошусь, как червь
Полураздавленный… Оно… вот это.
Страшусь я наступления ночей,
И душат меня страшные рассветы.
И дерзок только ум. Но он устал.
Его виденья тяжкие постигли.
Эрозия разъела весь металл,
Он не годится даже и для тигля.
1971
«Тебя, мою последнюю зарю…»
Не потому, что от нее
светло,
А потому, что с ней не
надо света.
Тебя, мою последнюю зарю,
Проникшую сквозь тягостные туче,
За свет немеркнущий благодарю,
Рассеяла ты сон души дремучей.
К тебе навстречу с робостью иду
И верую, что есть бессмертья знаки.
И если по дороге упаду,
То упаду под светом, не во мраке.
3 июня 1971
«Перепутала сроки и числа…»
Перепутала сроки и числа,
Пестрой жизни спутала нить.
И, наверно, лучше без мысли,
Только с нежностью в сердце жить.
4 июня 1971
«Прошептали тихо: здравствуй…»
Прошептали тихо: здравствуй, —
И расстались в серой мгле.
Почему-то очень часто
Так бывает на земле.
Но о встрече этой память
/Так бывает на земле/
Не развеется годами,
Не утонет в серой мгле.
21 июня 1971
«О, если б за мои грехи…»
О, если б за мои грехи
Без вести мне пропасть!
Без похоронной чепухи
Попасть к безносой в пасть!
Как наши сгинули, как те,
Кто не пришел назад.
Как те, кто в вечной мерзлоте
Нетленными лежат.
1972
«Очень яркая лампа над круглым столом…»
Очень яркая лампа над круглым столом,
А мне кажется — сумрак удушливый.
Эх, пронесся бы снова лихой бурелом,
Чтобы всё по иному нарушилось.
Чтобы всё, что срослось, поломалось опять,
Потому что срослось не по-нашему.
Да и к черту бы вдребезги всё растоптать,
Чтобы нечего было сращивать.
Переверились веры, издумались думы,
Перетлело всё, вытлело в скуку,
И набитые трупами черные трюмы
Мы оставим в наследство внукам.
1972
«Вы, наверно, меня не слыхали…»
Вы, наверно, меня не слыхали
Или, может быть, не расслышали.
Говорю на коротком даханье[5],
Полузадушенная, осипшая.
13 апреля 1972
«Культ нейлона и автомашины…»
Культ нейлона и автомашины,
Термоядерных бомб, ракет.
Культ машины и для машины,
Человека давно уже нет.
Как хронометры надоевшие,
Механически бьются сердца.
Не осветят глаза опустевшие
Треугольник пустого лица.
Мы детали железной башни,
Мы привинчены намертво к ней.
Человек-животное страшен,
Человек-машина страшней.
9 мая 1972
«Оглянусь изумленно: я жила или нет?..»
Оглянусь изумленно: я жила или нет?
Полумертвой втащили меня в этот свет.
Первый крик мой и тело сдавила тоска
И с тех пор отпускала меня лишь слегка.
Я в младенчестве чуяла небытиё,
Содрогалось от ужаса сердце моё,
Перед вечностью стыла, не пряча лица,
И себе, и всему ожидала конца.
Тьму пронзали лишь редкие вспышки огня,
Да любовь мимоходом касалась меня.
21 октября 1972
Иронический бес
Иронический злобный бес
Мне испортил житейский процесс.
Вечно тянет к тому, что нельзя,
Бесом спутанная стезя.
И стыжусь, и хриплю, и скорблю,
И с мятежностью юной люблю.
Так сойду я и в вечную тьму.
Бес хохочет. Забавно ему.
1973
Черная синева
Сумерки холодные. Тоска.
Горько мне от чайного глотка.
Думы об одном и об одном,
И синеет что-то за окном.
Тишина жива и не пуста.
Дышат книг сомкнутые уста,
Только дышат. Замерли слова.
За окном чернеет синева.
Лампа очень яркая сильна.
Синева вползает из окна.
Думы об одном и об одном.
Синева мрачнеет за окном.
Я густое золото люблю,
В солнце и во сне его ловлю,
Только свет густой и золотой
Будет залит мертвой синевой.
Прошлого нельзя мне возвратить,
Настоящим не умею жить.
У меня белеет голова,
За окном чернеет синева.
вернуться
5
Сохранена авторская орфография. (Примечание верстальщика.)