1950
Старуха
Нависла туча окаянная,
Что будет — град или гроза?
И вижу я старуху странную,
Древнее древности глаза.
И поступь у нее бесцельная,
В руке убогая клюка.
Больная? Может быть, похмельная?
Безумная наверняка.
«Куда ты, бабушка, направилась?
Начнется буря — не стерпеть».
«Жду панихиды. Я преставилась,
Да только некому отпеть.
Дороги все мои исхожены,
А счастья не было нигде.
В огне горела, проморожена,
В крови тонула и в воде.
Платьишко всё на мне истертое,
И в гроб мне нечего надеть.
Уж я давно блуждаю мертвая,
Да только некому отпеть».
1952
Герои нашего времени
Героям нашего временя
Не двадцать, не тридцать лет.
Тем не выдержать нашего бременя,
Нет!
Мы герои, веку ровесники,
Совпадают у нас шаги.
Мы и жертвы, и провозвестники,
И союзники, и враги.
Ворожили мы вместе с Блоком,
Занимались высоким трудом.
Золотистый хранили локон
И ходили в публичный дом.
Разрывали с народом узы
И к народу шли в должники.
Надевали толстовскую блузу,
Вслед за Горьким брели в босяки.
Мы испробовали нагайки
Староверских казацких полков
И тюремные грызли пайки
И расчетливых большевиков.
Трепетали, завидя ромбы
И петлиц малиновый цвет,
От немецкой прятались бомбы,
На допросах твердили «нет».
Всё мы видели, так мы выжили,
Биты, стреляны, закалены,
Нашей родины злой и униженной
Злые дочери и сыны.
1952
Я
Голос хриплый и грубый,—
Ни сладко шептать, ни петь.
Немножко синие губы,
Морщин причудливых сеть.
А тело? Кожа да кости,
Прижмусь — могу ушибить.
А всё же — сомненья бросьте,
Всё это можно любить.
Как любят острую водку, —
Противно, но жжет огнем,
Сжигает мозги и глотку
И делает смерда царем.
Как любят корку гнилую
В голодный чудовищный год, —
Так любят меня и целуют
Мой синий и черствый рот.
1954, Коми АССР, Абезь
Июль
Июль мой, красный, рыжий, гневный,
Ты юн. Я с каждым днем старей.
Испытываю зависть, ревность
Я к вечной юности твоей.
Ты месяц моего рожденья,
Но мне ноябрь сейчас к лицу,
Когда, как злое наважденье,
Зима сквозь дождь ползет к крыльцу.
Но и в осеннем неприволье
Листва пылает, как огни,
И выпадают нам на долю
Такие золотые дни,
Что даже солнечной весною
Бывает золото бледней,
Хмелеет сердце, сладко ноет
Среди таких осенних дней.
1954
Благополучие раба
И вот благополучие раба:
Каморочка для пасквильных писаний.
Три человека в ней. Свистит труба
Метельным астматическим дыханьем.
Чего ждет раб? Пропало все давно,
И мысль его ложится проституткой
В казенную постель. Все, все равно.
Но иногда становится так жутко…
И любит человек с двойной душой,
И ждет в свою каморку человека,
В рабочую каморку. Стол большой,
Дверь на крючке, засов — полукалека…
И каждый шаг постыдный так тяжел,
И гнусность в сердце углубляет корни.
Пережила я много всяких зол,
Но это зло всех злее и позорней.
1954
«Смеюсь, и хочется мне плакать…»
Смеюсь, и хочется мне плакать,
Бесстыдно плакать над собой,
Как плачет дождь в осеннем мраке
Над жалкой речкою рябой.
В одежде и в душе прорехи,
Не житие, а лишь житье.
Заплачу — оборвется в смехе
Рыданье хриплое мое.
Смеюсь, как ветер бесприютный,
Промерзший в пустоте степей.
Он ищет теплоты минутной,
Стучится он у всех дверей.
Смеюсь… В трактире, на эстраде
Смеется так убогий шут,
Актер голодный. Христа ради
Ему копейки подают.
1954
«Ожидает молчание. Дышит…»
Ожидает молчание. Дышит
И струной напрягается вновь.
И мне кажется: стены слышат,
Как в артериях бьется кровь.
От молчания тесно. И мало,
Мало места скупым словам.
Нет, нельзя, чтоб молчанье ждало
И в лицо улыбалось нам.