Дружинники недовольно переглянулись и подались в лес.

Матвей бродил по пчельнику, думал в тревоге: «Не чаял я, что Мамон засаду выставит. Василиса, поди, вчера к дозорной ели пробиралась. Нешто ее ратники не приметили? А может, дочка в ином месте ночь коротала. Как она там, осподи? Кругом зверье, медведи бродят. Задерут, неровен час…»

А Василиса и впрямь едва не угодила в руки княжьих людей. Уже когда совсем в лесу стемнело, девушка подкралась к заветной ели, тихонько вскарабкалась по трем обрубленным сучьям на плетеный настил, укрылась овчиной и вдруг услышала в саженях пяти от дерева богатырский храп караульного ратника.

Василиса осторожно раздвинула ветви, пытаясь разглядеть внизу спящего, но тщетно — густая ночная мгла окутала заросли, лога и мочажины.

«Затаился ратник да уснул. Видимо, крестьян выискивают. А, может, и до меня Мамону дело есть. Не дознался ли где, что я беглянка. Ой, худо будет. Уж не сойти ли с дерева, а то могут заприметить на зорьке. А куда пойдешь? Жутко ночью в лесу. Того и гляди, леший дубинкой пристукнет, либо русалки в болото затащат, а то и рысь на грудь кинется… Нет уж, лучше на дереве переночевать, а чуть заря займется — снова в лес уйти», — раздумывала Василиса.

Тихо в лесу, лишь где-то вдали, за заимкой, тревожно и гулко ухает филин да каркает ворон, забившись в глухую трущобу.

Уснула Василиса да так крепко, что и зорьку свою во сне проглядела. Разбудила ее рыжая пушистая белка. Скакнул зверек с соседней ели на мохнатую лапу, которая скользнула по девичьему лицу и снова выпрямилась белка в испуге метнулась назад.

Василиса вздрогнула, подняла голову. Багровое солнце уже наполовину поднялось над бором. Девушка откинула овчину, слегка приподняла ветви, глянула вниз, но ратника не было.

Но вот затрещал валежник, и из дремучих зарослей вышел к дозорной ели старый бортник. Поднял бороду, но за зелеными, развесистыми ветвями ни настила, ни Василисы не видно. Спросил тихо:

— Здесь, дочка?

— Тут, дедушка, — отозвалась Василиса и спустилась на землю.

Матвей сунул ей в руки узелок и заговорил вполголоса:

— Чудом ты сохранилась, дочка. Почитай, дозорный под самой елью сидел. Тут варево. Поешь и снова уходи. Когда княжьи люди сойдут, я три раза из самопала пальну. А сейчас на дереве оставаться опасно. Вокруг заимки ратные люди шастают. Спозаранку в леса ушли да вскоре, поди, возвернутся. Ступай, дочка, на озера. Туда Мамон не заявится. На-ко вот лук да колчан со стрелами и уток там погляди. Потом вдвоем на озеро наведаемся… Ну, я в избу пойду, как бы Мамон не хватился.

Василиса поснедала и едва приметной тропкой, пошла к озерам. Здесь Василиса и набрела на охотников.

Хорошо еще старый бортник лесную тропу указал, а то бы настигли ее княжьи люди.

А к вечеру, взобравшись на высокую сосну, снова заметила девушка клубы дыма, поднявшиеся над заимкой.

«Ратные люди еще у деда. Ужель меня ищут? Придется на сосне всю ночь коротать», — тоскливо подумала Василиса.

Глава 20

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

А на Матвеевой заимке до полудня было тихо. Мамон отлеживался на лавке. Возле него суетилась Матрена, прикладывая примочки на медовом взваре. Пятидесятнику полегчало, лицо спало, глаза прорезались.

— Медок ото всего излечивает, батюшка, — ворковала старуха. — Ибо мед есть сок с розы небесной, который божий пчелки собирают во время доброе с цветов благоуханных. И оттого имеет в себе силу велику.

— Полно врать, старуха, — в полудреме проворчал Мамон.

— Грешно так сказывать, милостивец. Мед всяким ранам смрадным пособляет, очам затемнение отдаляет, воду мочевою порушает, живот обмягчает, кашлючим помогает, ядовитое укушение уздравляет, — напевно, словно молитву, промолвила Матрена.

В сенях, послышались торопливые шаги. В избу ввалился десятник в грязных сырых сапогах.

— Заприметили мужика, Мамон Ерофеич. На речушке рыбу вентером[40] ловил. Мы за ним, а он к болоту кинулся и в камыши.

— Так словили?

Десятник кашлянул в пегую бороду, замялся возле двери.

— А он тово, Мамон Ерофеич… Сбег, одним словом. Все болото облазили…

— У-у, раззява! Тебе не дружину водить, а у кобылы под хвостом чистить! — возбранился Мамон, поднимаясь с лавки. — Веди на болото. Сам мужика ловить буду.

Пятидесятник накинул на себя кафтан, пристегнул саблю, сунул за рудо-желтый кушак пистоль и вышел из избы.

— Пронеси беду, святой угодник Николай. Ужель из ватаги Федьки кого заприметили, — забеспокоился Матвей.

Вскоре на заимку заявились новые гости. Бортник сидел в это время на крыльце и чинил дымарь. Выбежав из подворотни, громыхая ржавой цепью, свирепо залаяла собака. Старик поднял голову и обмер: перед ним стоял сам князь — высокий, плечистый, с пронзительно жгучими глазами.

— Худо князя встречаешь, старик, — строго произнес Телятевский.

Бортник отложил дымарь, поднялся, прикрикнул на ощетинившуюся собаку и низко поклонился господину.

— Прости старика, князь. Глаза не дюже зрячие, не приметил, проговорил Матвей и тотчас подумал: «И чем это только моя заимка всех приворожила? Ох, не видать мне добра».

— Прослышал я, что возле твоего пчельника глухариный бор водится.

— Доподлинно так, батюшка князь. Токмо глухари раньше токуют. Припоздали малость. В эту пору мошники редко поют.

— Но все же поют, старик. Собирайся на потеху глухариную, а я покуда взгляну на твои хоромы.

— На мошника еще рано идти. Глухаря перед зорькой бьют, отец родной.

— Так ли старик, говорит, Тимошка?

— Матвей правду сказывает. Мошник — птица особливая, батюшка князь, подняв палец над головой, деловито заверил Тимоха.

— Сам о том ведаю, — нахмурился Телятевский и шагнул было в избу, но вдруг заметил целый табун лошадей за черной приземистой баней, привязанных поводьями к деревьям.

— Чьи это кони, старик?

— Твоей дружины, князь. Мамон Ерофеич на заимке остановился. Должно беглых мужиков высматривает. С утра в лес ушли, а коней здесь оставили.

Телятевский недовольно покачал головой и зашел в избу.

Тимоха наклонился к бортнику и доверительно шепнул на ухо:

— На глухаря князь впервой пойдет. Так што сам разумей, дед… А девку твою на озерце повстречали. Крякву стрелой сразила. Князь повелел Василису пымать, а она в лесок и сгинула, плутовка. Хе-хе…

Бортник отшатнулся от холопа, борода мелко затряслась, и на душе стало смутно.

В избе тихо. Матрена перед самым княжьим приходом убрела в лес за кореньями и пахучими целебными травами, надеясь повстречать в бору Василису.

— Отшельником что ли живешь? — спросил Телятевский, с интересом присматриваясь к ратным диковинам, развешанным по темной стене.

— Со старухой векую, отец родной, — уклончиво отвечал Матвей.

— А девку куда подевал? Кто она тебе будет, старик? И пошто держишь в лесу?

— Бедную сиротку приютил, князь. Родители ее примерли, а мы со старухой пожалели и к себе взяли. Сама она из-под Ярослава-города, дочь крестьянская. Не дали дитю пропасть… А на днях помолиться ее в храм отпустили…

Телятевский шагнул к бортнику, ухватил старика за бороду, пронзительным взором обжег.

— А не лукавишь, дед?

— Зачем же, отец родной. Должна вскоре воротиться дочка. Разве токмо на озера забредет. Велел ей по пути туда заглянуть.

— И что же твоей девке на озере делать? — пытливо вопросил Андрей Андреевич, не отпуская старика.

Матвей поперхнулся, но глаза от князя не отвел.

— Наказал дочке крякву поглядеть. Самопал да лук со стрелами она прихватила.

— Ой, хитришь, дед. Разве так в храм ходят?

— Вестимо нет, батюшка. Да токмо в лесу без самопала нельзя. Должно, на выходе, возле реки свой ратный доспех оставит.

В избу влетел Якушка. Молодцевато тряхнул русыми кудрями и с поклоном спросил господина:

— Что прикажешь нам с Тимошкой делать, князь?