А потом, как на духу, выкладывали гвардии подполковнику все про себя. Тогда-то, с легкой руки командира, Климова стали называть Колобком.

— Ты что же такой маленький уродился? Ну прямо колобок! — улыбаясь, сказал Алфей Афанасьевич, когда настала очередь «исповедоваться» Валерию. — Куда же я тебя поставлю, скажи на милость, а?

— К пушке! — У Климова на этот счет сомнений не было.

— У нас пушек нет, — поправил его Савельев. — Говорят «орудие» или «гаубица». Боюсь, орудийным номером трудновато тебе будет. Силенок не хватит.

— Еще как хватит! — под добродушный смех товарищей воскликнул Климов, не сумев скрыть слезы в голосе.

— Ну-ну, только без этого. Артиллеристы — настоящие мужчины, — сказал командир. — Если так рвешься к орудию, иди! Но предупреждаю: будет очень нелегко. И не стесняйся сказать, если не получится. Найдем что-нибудь другое. Специальностей-то у нас хватает…

Маленький рост всю жизнь мучил Климова. Чего только ни делал он, чтобы вырасти еще хоть на несколько сантиметров: глотал какие-то таблетки, пил горчайшие микстуры из трав, но ничего не помогало! И когда настало время идти в армию, он страшно переживал, боясь, что вдруг его забракуют, не возьмут из-за роста. У них на Брянщине парень за мужика не считался, если не отслужил. И сейчас, когда, вопреки всем его страхам, его мечта осуществилась, он готов был доказать, что ему по плечу любая работа.

Командир, видимо, заметил упрямый вызов во взгляде Климова, потому что одобрительно улыбнулся первогодку. А Климову тогда показалось, что батя знает о нем больше, чем он рассказал, чуть ли не мысли его читает. Он не знал, что на его лице было написано все, что он так старательно прятал в душе, и увидеть это ни для кого не составляло большого труда.

Первая неделя занятий в составе орудийного расчета закончилась для Климова очень неудачно. Не сдержал он обещания, данного гвардии подполковнику. Сил, чтобы справиться с обязанностями орудийного номера, у него и впрямь не хватало. Тяжеловаты оказались гаубичные снаряды. Один-два подать — куда ни шло. А на тренировках учебную болванку, заменяющую снаряд, надо было покидать десятки раз. Хотя он и старался не подавать виду, что устает, скоро стало ясно, что долго так продолжаться не может. К отбою он еле держался на ногах, засыпал молниеносно, а по утрам его тело так ломило, что любое движение причиняло боль. И сержант, командир орудия, видя, как Климов до крови закусывает губы, однажды не выдержал:

— Не хочу я за тебя отвечать, Колобок. Упрямство хорошо, когда оно разумно. Надорвешь пупок, спишут тебя из армии. Хлипкий ты, Климов, для снарядного. Просись-ка в связисты — не прогадаешь. Все равно артиллерия. Зато полегче.

Сержанту-то что: ему надо, чтобы расчет в норматив укладывался, быстро готовил орудие к бою, положенную скорость стрельбы обеспечивал. А каково было Климову, только он один и знал. Ведь он уже и домой написал, что при орудии состоит. И теперь он всю ночь проворочался без сна, сокрушаясь, что так нескладно у него получилось. Но утром сам подошел к гвардии капитану Викторову и попросил перевести из расчета. Командир батареи не стал напоминать, что и он тоже предупреждал о таком исходе, поняв, чего стоила солдату эта просьба.

— Не расстраивайтесь, Климов, — успокоил он первогодка, — похлопочу перед командиром дивизиона. Жаль, что у меня все штаты заполнены, а то бы я не отпустил вас из батареи. Кажется, во взводе управления есть свободная единица, попрошу, чтобы вас туда перевели. Хорошо?

И вот уже год, как он служит связистом. Ох и попотел же он! Не меньше, чем в орудийном расчете. Телеграфный ключ никак не хотел подчиняться огрубевшим от плотницкой работы пальцам. А каково было разбираться в хитросплетениях схем радиостанции, хотя он и закончил десять классов? И если он ни разу не поддался отчаянию, то лишь потому, что подполковник Савельев как-то вовремя, точно только тем и занимался, что наблюдал за ним, интересовался его делами, подбадривал.

— Ну, как служба идет, Климов? — спрашивая он при встречах. — Труден хлеб солдатский, а? Круто по́том посолен? Значит, честно заработан. Погоди, еще сладким покажется. Втянешься, легче будет.

— Ничего, мы, Климовы, к работе привычные, — стараясь ответить посолиднее, говорил связист, которого трогали забота и внимание бати.

— Ну, коли так, держи фамильную марку, гвардеец!

Нет, сейчас Климов совсем не жалеет, что так вышло. Должность ему выпала очень даже ответственная. Ведь это он, гвардии рядовой Климов, каждую стрельбу, повторяя за подполковником Савельевым приказ, командует дивизиону: «Огонь!» И вслед за тем где-то за спиной, на далеких огневых позициях, чуть слышно ухают гаубицы, а через мгновение снаряды с сухим Шелестом проносятся над КНП и крушат мишени, изображающие врага.

Находясь постоянно рядом с командиром дивизиона, Климов хорошо изучил его, понял, что за внешней суровостью бати скрывается чуткая и добрая душа. Савельев стал для него кумиром, и зимняя неудача дивизиона, последовавшие за ней болезнь подполковника и его увольнение из армии намного поубавили жизнерадостность Климова. Связь этих трех событий казалась ему случайной уже хотя бы потому, что в мае дивизион получил за стрельбы отличную оценку. Он сам был свидетелем, как похвалил их командующий округом, наблюдавший за стрельбой. Рослый, плечистый генерал-полковник, снимая со своей руки часы и вручая их подполковнику Савельеву, довольно рокотнул:

— Поздравляю! Есть еще порох в пороховницах у старой гвардии! Слышал, увольняетесь в запас? Не поторопились?

— Нет, товарищ генерал. И срок вышел, и сердце начинает пошаливать. Да и молодым уже пора дорогу уступить. Подпирают.

— А вы уже и поддались? — улыбнулся командующий. — Какой уступчивый! Впрочем, шучу, вам виднее. Но откровенно говорю: порадовали меня стрельбой своей. Всем, кто отличился, объявите от моего имени благодарность.

Какой-то полковник подошел к командующему и что-то негромко сказал ему на ухо. Но генерал сердито отмахнулся. И, прощаясь с Савельевым, сказал тепло:

— А с сердцем не шутите, лечитесь как следует. Нам, фронтовикам, война здоровье подорвала, а врачевать себя времени не находим. И напрасно!

Климов тогда догадался, что полковник напомнил командующему о той зимней «тройке». Правильно, что генерал не стал его слушать, всякое бывает. Конь вон о четырех, копытах и то спотыкается. А вот при чем тут то, что кто-то подпирает? Этого Климов понять не мог. Видно же, что батя без особой охоты увольняется! И Климов заранее настроился против нового командира, который, как ему казалось, если не прямо, так косвенно «подпирал» подполковника Савельева. Антипатия еще больше окрепла, когда Климов увидел молодого, стройного, подтянутого майора рядом с батей. Сравнение было не в пользу Савельева, и именно это лишало Климова объективности. Сразу стали заметны и возраст командира, и нездоровый цвет его лица, и мешковато сидящая на нем форма. Впервые к чувству восхищения, которое всегда и несмотря ни на что испытывал Климов к командиру дивизиона, примешалась жалость.

Конечно, он понимал, что командиров не выбирают, и старался найти схожие черты у майора и бати. Их было мало. И дело вовсе не в том, что майор Антоненко одернул его за неуставный ответ. Нет, здесь все правильно: много в нем мальчишеского, за год службы не приобрел еще он солидности — это ему все говорят. От избытка готовности выполнить любое поручение командира так получается.

А вот обидно за прапорщика Песню, которого он так же любил, как подполковника Савельева. Такая биография! И вот тебе на́: Песне достается от нового командира за то, что он не позволил этому мямле Позднякову сломать тягач! Нет, батя добрее. Если уж прапорщик Песня плох…

— Климов, как там наши «сюрпризы»? — Голос командира дивизиона оторвал связиста от его раздумий. — Готовы? Боюсь, — обращаясь уже к майору Антоненко так, словно и не было их спора на привале, сказал он, — как бы не заскучали гвардейцы. Развезет их от жары, а впереди еще работа. Изобразим-ка сейчас газы, встряхнем, чтобы не спалось!