— Разрешите представиться, подполковник Горелов. Заместитель командира части по политической работе! — И, немного отдышавшись, он добавил: — Что ж вы так, товарищ полковник, не предупредили…
— Ничего страшного — сказал я, — еще поговорим. Не выяснили, кто стрелял?
— Никак нет, — грустно ответил подполковник, мучительным взором окидывая пробоину в затылке вождя. Лицо его еще больше насочилось страхом и болью, когда он заметил ныряющих в голову Ленина воробьев. Один из них сел вождю прямо на макушку, уже порядком покрытую птичьим пометом.
Замполит поднял с земли лежалое яблоко и неловко запустил его в воробья. Но отважный хозяин скворечника лишь слегка повел крылом — выстрел подполковника был очень неточен. Крохотное красное ядро ударилось в спину памятника и разлетелось. Тогда замполит сделал второй выстрел — более прицельный.
Птица улетела. Подполковник виновато посмотрел на меня и сказал:
— Извините, до выяснения всех обстоятельств покушения замуровать рану не можем. И приделать обломанную руку тоже. Сегодня же накроем памятник брезентом.
Он так и сказал — «покушения» и «рану»…
В штабе части мне представился майор-особист. Он предложил зайти в кабинет, намекнув, что «кое-что есть». В кабинете тихо сказал:
— Есть информация, что один из офицеров несколько раз высказывал негодование в связи с тем, что Ленин, по его словам, «повернут к Москве задницей и показывает рукой на запад». Характеризуется отрицательно. Пьет. Антипартийные анекдоты и так далее.
— А на самом деле, — озаренно ответил я, — Ленин-то действительно смотрит на запад. А куда он вообще должен смотреть?
— Я уже узнавал, — ответил особист, — никаких указаний или постановлений ЦК и правительства на сей счет нет.
В дверь постучали. Вошел замполит, держа под мышкой красную папку с белыми тесемками. В таких папках обычно в отделах кадров армии содержатся личные дела офицеров. Майор изложил ему свою версию о подозреваемом офицере.
Затем замполит стал звонить в политуправление Московского военного округа.
— Товарищ генерал! — кричал он в телефонную трубку, — тут у нас товарищи с Арбата работают по памятнику. По указанию министра. Кое за что уже зацепились. Но надо узнать, в какую сторону лицом приказано устанавливать… Что? У нас? У нас на запад! Что? Виноват, товарищ генерал! Так точно, товарищ генерал! Никак нет, товарищ генерал! Развернем куда надо, товарищ генерал!
Испуганное лицо замполита явно свидетельствовало о том, что он подвергается жестокому втыку телефонным способом.
Замполит с видом обреченного человека положил телефонную трубку и уныло сказал:
— К утру приказано отремонтировать и развернуть. А в какую сторону?
…Так ничего конкретного и не выведав, я возвратился в Москву и доложил обо всем начальнику. Выслушав меня, он на полном серьезе сказал:
— Слушай, а все же — куда Ленин должен смотреть? Какие на сей счет есть указания?
В стране и в армии рушилось что-то такое, что некогда составляло прочную, незыблемую опору. На позиции существующей и безуспешно обороняющейся идеологии медленно и упорно наползала другая. Она все больше начинала теснить и взламывать старые каноны. Это особенно заметно стало тогда, когда было принято решение о департизации армии. В кабинетах и коридорах Арбата часто можно было услышать раздраженные реплики:
— Это что же теперь — в каждом полку будет по нескольку парткомов?
Никто не мог дать внятного ответа на этот вопрос.
Армия начинала жить с таким ощущением, словно из нее вынимали позвоночник…
С начала 1991 года армия продолжала существовать под кинжальным огнем остервенело-критических статей некоторых газет и журналов, которые у нас на Арбате многие не без ехидства называли «дерьмократическими».
Низвергающие на КПСС застарелую злобу седые диссиденты и еще юные, но уже проникшиеся ненавистью к «коммунякам» борзописцы с вулканической мощью выплескивали в своих материалах круто замешанные идеологические разоблачения партии, Ленина, армейских генералов и политработников. Становилось все понятнее, что привычный уклад жизни в стране опасно расшатываете», зреет новая сила, ненавидящая давно сложившийся порядок вещей в государстве и Вооруженных Силах.
И хотя к тому времени Главное политическое управление Советской Армии и Военно-Морского Флота уже было переименовано в «военно-политическое», эта перелицовка мало что изменила. Ничего не изменило и создание Всеармейского парткома — наоборот, демократы с еще большей яростью стали требовать полной департизации Вооруженных Сил.
Когда Главком ВВС генерал-полковник авиации Евгений Шапошников на заседании коллегии Минобороны открыто поддержал эту идею, он сразу попал в немилость к тем начальникам и сослуживцам, которые в департизации армии видели покушение на святая святых — организующую и направляющую роль КПСС в армии.
К лету атмосфера в войсках стала еще больше омрачаться тем, что у Горбачева никак не клеился новый союзный договор. В секретных шифровках из штабов военных округов и армий, дислоцирующихся в союзных республиках, все чаще стала проскальзывать информация об опасных сепаратистских настроениях в регионах и попытках местных властей создавать национальные силовые структуры в обход Центра.
В Центре же «инициативная группа», состоящая из высшей партийной верхушки и нескольких представителей генералитета, уже вынашивала планы радикальных мер для выхода из ситуации…
В начале августа 1991 года появился на свет приказ министра обороны СССР, в соответствии с которым более 70 генералам и офицерам досрочно присваивались очередные воинские звания. Обычно такие «звездопады» случались накануне 9 Мая и 7 Ноября. Это настораживало…
В середине августа 1991 года в одной из московских газет появилась злая и желчная статья «Время комиссаров прошло». Демократы продолжали свои «ковровые бомбометания» по армейским политорганам. Кремль молчал. А если и раздавались старческие негодования со Старой площади, то их уже никто не слушал. Минобороны, Генштаб и ГлавПУР, прозванный его недругами «осиным гнездом тоталитаризма в армии», безуспешно пытались самостоятельно вести круговую оборону.
17 августа начальник Главного военно-политического управления СА и ВМФ генерал-полковник Николай Иванович Шляга сказал мне, что в ответ на статью «Время комиссаров прошло» было бы целесообразно к 19 августа подготовить материал под заголовком «Время комиссаров не прошло».
Всю субботу я добросовестно корпел над ней, еще не ведая, что материал придется выбросить в корзину…
Глава 2. АВГУСТ 1991-го. МУТНЫЕ ДОБЛЕСТИ
ПРИМЕТА
В середине августа 1991 года командиров «придворных» подмосковных дивизий и бригад начали почти ежедневно вызывать на Арбат. Наблюдательный генштабовский народ сразу обратил на это внимание. Знающие о цели подозрительно частых визитов генералы и офицеры крепко держали язык за зубами.
Командир мотострелковой Таманской дивизии генерал Валерий Марченков и командир танковой Кантемировской дивизии генерал Владимир Чужиков несколько раз побывали в Главном оперативном управлении ГШ, а затем — у начальника Генерального штаба генерала армии Михаила Моисеева.
Генералы, ожидавшие своей очереди в приемной НГШ, недовольно ворчали:
— О чем можно так долго трепаться?
— Заготовка картошки срывается, — невозмутимо отвечал на это дежурный по приемной офицер, поблескивая плутовскими глазами.
Когда же некоторые полковники из Главного оперативного управления Генштаба дружно забегали на пятый этаж с подробными картами Москвы, то, наверное, уже и генштабовские уборщицы могли сделать близкий к истине вывод из этой многозначительной приметы…
В один из тех дней в моем кабинете громко заскрипел ЗАС (телефон закрытой связи) и неизвестный офицер на другом конце провода, едва представившись, с толком и расстановкой начал медленно, по слогам, рапортовать (иначе по ЗАСу ничего не разберешь):