— Выпьем! Я не слишком много болтаю?

— Что вы, очень интересно! Продолжайте.

— Ну так вот. Крейсер был довольно дряхлый, но мы все же пробороздили Тихий океан. Нам было прика­зано найти и потопить немецкое вооруженное торговое судно, но мы искали его три месяца и ни разу даже не видели. Из этого рейса мне больше всего запомнился пикник, который мы устроили в Перу, на окраине не­большого городка. Двести матросов, соленый арахис, гамбургеры, пиво. А вечером танцы: к нам на пикник сбежались соломенные вдовы со всех окрестных городишек.

— Да, такое, понятно, не забудешь. Ну, а как вы все-таки стали офицером?

— Через некоторое время я вернулся в Англию, обу­чался на разных курсах и, наконец, был произведен в младшие лейтенанты. Я слышал, как ребята говорили о радарах, и мне стало интересно. Я попросил назначе­ние в отряд радарного управления истребителями. Ме­ня направили на конвойное судно, затем я попал на «Инкорриджибл». Мы участвовали в большинстве круп­ных боев в Тихом океане, даже дошли до Японии. Соб­ственно говоря, мои самолеты вылетели бомбить Токио, когда по радио сообщили о капитуляции Японии. Как же было приятно им телеграфировать: «Возвращайтесь, ребята, война окончилась».

— Вы так это все рассказываете, точно были не на войне, а на увеселительной прогулке.

— На расстоянии все кажется легче. Иногда нам приходилось работать по двадцать три с половиной ча­са без передышки.

Джеффри обмяк на стуле, словно его охватила ус­талость при одном воспоминании об этих днях.

— Не знаю, по какой причине,— сказал он — то ли от выпитого вина, то ли от вашего присутствия, но на душе у меня как-то легче. Несмотря на то, что меня подозревают в убийстве.

Памела чуть не выронила из рук чашку с кофе,

— Что за чушь!—воскликнула она.

— Правда-правда. Инспектор старался меня успоко­ить, но тем не менее я — в списке подозреваемых.

— Вы делаете из мухи слона.

— Ничего подобного. Дело в том, что отец оставил мне наследство.

— В этом нет ничего особенного.

— Я не могу доказать, что я этого не делал. А все остальные могут.

— Что за нелепость,— нахмурившись, сказала Па­мела.

— Я же вам сказал, что из вас никогда не получит­ся врач.

— То есть, как?

— Если к вам поступит молодой человек с голубыми глазами и черными кудрями, вы посмотрите на него и скажете: «Не может у него быть аппендицита — такой симпатичный молодой человек! Уложите его в постель и дайте ему таблетку аспирина.»

Памела рассмеялась.

— Вздор! Я знаю, что в человеке легко ошибиться, и я знаю, что интересный мужчина может оказаться последним негодяем. Но как бы вы не уверяли меня, что способны на убийство, я в это ни за что не поверю,

— Могу только сказать, что это — отнюдь не на­учный подход. Вот инспектор — человек более здраво­мыслящий. Он задал мне несколько очень щекотливых вопросов.

— Так уж у них, видимо, заведено.

— Вот и он то же самое говорит. Так или иначе, боюсь, что многие будут думать, что это сделал я.

— Многие!— воскликнула Памела с уничтожающим презрением.— А что вам до них за дело?

— Я отдал бы все, чтобы нашли действительного убийцу.

— Лучше постарайтесь об этом меньше думать. За­нимайтесь своей работой, приглашайте меня в ресторан, внушите себе, что ничего этого не было.

— Замечательный совет. Может быть, мне и удаст­ся все забыть, если вы мне поможете. Кстати — вы случайно не обручены?

Она показала ему левую руку.

— Видите — никаких следов кольца.

— А я весь вечер пытался рассмотреть, есть кольцо или нет.

— Ну вот, одной заботой меньше. Мне ведь всего двадцать три года.

— Это ничего не значит. За год или два можно бог знает что натворить.

— Я разборчива,— сказала Памела.— И у меня очень мало времени.

— А я думал, что все студенты-медики...

— Это было справедливо, когда в медицинские ин­ституты принимали только мужчин. А я думала, что все моряки...

Джеффри засмеялся.

— На моей совести не так-то много грехов. Я, на­верно, тоже разборчив.

— По-моему, мы достаточно наговорили глупос­тей,— сказала Памела.— Наверно, выпили лишнего. Когда я завтра буду вспоминать этот разговор, я буду страшно ругать себя.

— А я буду хранить память о нем всю жизнь.

— Господи, вы впадаете в сентиментальность! То­го и гляди прослезитесь. Видно, нам пора идти. Это был очень приятный вечер. Большое вам спасибо.

И Памела с решительным видом поднялась со стула.

На обратном пути Джеффри вел машину очень ос­торожно — и очень медленно. Оба молчали. Потом он сказал:

— Мне кажется, что я в вас влюбился.

— Ерунда. Мы знакомы только двадцать четыре часа.

— Я тоже сосчитал часы. А почему мне нельзя в вас влюбиться? Вы красивы, умны, добры...

Памела поежилась.

— Пожалуйста, перестаньте,— попросила она.— Вы меня совсем не знаете. Какой же вы, однако, импуль­сивный человек. Честное слово — это даже смешно.

Джеффри замолчал. Некоторое время спустя Паме­ла проговорила:

— Вы сердитесь на меня?

— Мне не за что на вас сердиться. Я действительно импульсивный человек. А сегодня к тому же я не в се­бе. Но ни слова из того, что я сказал, назад я не возь­му,— с вызовом закончил Джеффри.

— Я вовсе не хочу, чтобы вы брали свои слова на­зад. Вы мне нравитесь. Я не вижу нужды притворять­ся. И мне хотелось бы вам помочь.

Лицо Джеффри опять омрачилось. Остановив машину возле дома доктора, Джеффри посмотрел на Памелу и сказал:

— Доброй ночи, Памела. Вы не представляете, как мне не хочется с вами расставаться. Какой это был чу­десный вечер!

Он положил руку на спинку ее сиденья, наклонился к ней, но не поцеловал, а тихо сказал:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Джеффри,— ответила Памела и вышла из машины.

— Черт возьми!— воскликнул Джеффри. Памела остановилась.

— В чем дело?— спросила она.

— Я хотел вас поцеловать и не решился.

Памела наклонилась к нему и легонько поцеловала в щеку.

— Спокойной ночи, милый.

Она взбежала по ступенькам крыльца, быстро отпер­ла дверь и скрылась в доме. Внутренний голос укорял ее: «Этого не надо было делать. Ты совершила глупость. Слишком быстро.»

Другой голос ответил с вызовом: «А мне хотелось! Он мне очень нравится!»

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Проснувшись на следующее утро, Джеффри испы­тал сложную гамму ощущений. Воспоминание о траге­дии по-прежнему угнетало его, и думать о предстоящем дне ему было очень тяжело.

Но было и другое — несомненное чувство радости. Он упрекал себя за бесчувственность, напоминал себе, что не прошло и двух дней со смерти отца и что его еще даже не похоронили. Но радость не уходила, и ему даже не было стыдно.

Приняв ванну и побрившись, Джеффри в халате спустился в гостиную позвонить по телефону. Миссис Армстронг еще не встала — было только восемь часов, и она, видимо, отсыпалась. Джеффри нашел номер Уитвордов в телефонной книге.

— Это квартира доктора Уитворда?— спросил он.— Позовите, пожалуйста, мисс Уитворд.

Некоторое время спустя Памела взяла трубку.

— Кто это?— спросила она.

У Джеффри перехватило дыхание. Ее голос нравил­ся ему даже по телефону — а это уже говорило о мно­гом.

— Это я, Джеффри Холлисон,— проговорил он.

— Да?—настороженно сказала Памела,— Доброе утро. Вот уж ранняя пташка.

— Я боялся, что позже вас не застану. Вы, наверное, будете сегодня развлекаться со своими скелетами?

— Совершенно правильно.

— Между прочим, сегодня суббота.

— Больницы по субботам не закрываются.

— Какой у вас суровый деловой тон. Собственно го­воря, я хотел узнать, когда я могу получить следую­щую консультацию.

— Вообще-то...— замялась Памела.

— Суббота же,— просительно сказал Джеффри.— А завтра воскресенье. Первое марта, барометр пока­зывает «ясно». Весна наступает, такая ласковая.

— И вы хотите, чтобы все были такими же? Так не бывает.