О чистая душа, пред кем в долгу

Хвалебное мое перо недаром!

О крепость чести, стойкая к ударам, —

Вершина, недоступная врагу!

О пламя глаз, о розы на снегу,

Что, согревая, очищают жаром!

О счастье быть подвластным этим чарам,

Каких представить краше не могу!

Будь я понятен с песнями моими

В такой дали, о вас бы Фула знала,

Бактр, Кальпа, Танаис, Олимп, Атлас.

Но так как одного желанья мало,

Услышит край прекрасный ваше имя:

От Альп до моря я прославлю вас.

Я Страстью взнуздан, но жестокость шпоры

И жесткие стальные удила

Она порой ослабит, сколь ни зла,

И только в этом все ее потворы;

И к той приводит, чтобы въявь укоры

И муки на челе моем прочла,

Чтобы Любовь ответные зажгла

Смятенные и грозовые взоры.

Тогда, как будто взвидев гнев Зевеса,

Страсть-помыкательница прочь отпрянет, —

Всесильной свойствен равносильный страх! —

Но столь тонка души моей завеса,

Что упованья робость зрима станет

И снисхожденье сыщет в тех очах.

Тибр, Герм, По, Адидж, Вар, Алфей, Гаронна,

Хебр, Тезин, Истр и тот, что Понт разбил,

Инд, Эра, Тигр, Евфрат, Ганг, Альба, Нил,

Ибр, Арно, Танаис, Рейн, Сена, Рона;

Плющ, можжевельник, ель и ветки клена

Палящий сердца не угасят пыл;

Лишь Дафны лист и берег, что судил

Сквозь слезы петь, — одна мне оборона.

В мучительном и пламенном бою

С Любовью — только в них исток отваги,

Хоть время понукает жизнь мою.

Расти ж, мой Лавр, над плеском тихой влаги,

Садовник твой, сокрытый в тень твою,

В лад шуму вод поверит мысль бумаге.

— Душа, что деешь, мыслишь? Будет с нами

Покой и мир иль вечной жить борьбою?

— Что ждет — темно; сужу сама с собою:

Взор дивный скорбен нашими бедами.

— Что в том, раз ей дано творить очами

Средь лета лед и пыл огня зимою?

— Не ей, — тому, кто правит ей самою.

— Пусть! Но все видеть и молчать годами!

— Порой язык молчит, а сердце стонет

Пронзительно; лицо светло и сухо,

Не виден плач стороннему вниманью.

— Ум все же не спокоен, ропщет глухо,

Но боли — острой, стойкой — не прогонит;

Несчастный недоверчив к упованью.

Так не бежит от бури мореход,

Как, движимый высоких чувств обетом,

От мук спасенье видя только в этом,

Спешу я к той, чей взор мне сердце жжет.

И смертного с божественных высот

Ничто таким не ослепляет светом,

Как та, в ком черный смешан с белым цветом,

В чьем сердце стрелы золотит Эрот.

Стыжусь глядеть: то мальчик обнаженный.

И он не слеп — стрелок вооруженный,

Не нарисован — жив он и крылат.

Открыл он то мне, что от всех таилось,

И все, что о любви мной говорилось,

Мне рассказал моей Мадонны взгляд.

О смирный зверь с тигриною повадкой,

О ангел в человеческой личине, —

Страшась, надеясь, в радости, в кручине

Я скручен так, что и живу украдкой!

Отпустишь ли, удавишь мертвой хваткой,

Пожить ли дашь в когтях своей дичине, —

Всё к одному — обречены кончине,

Кого Любовь поит отравой сладкой.

И не под силу обомлевшей силе,

Страдая, выстрадать двоякость эту —

Остуду льда и пламена в горниле.

И хочет сжить она себя со свету,

Как та, которой и следы простыли;

Но нету сил. И смерти тоже нету.

Горячий вздох, ступай к твердыне-сердцу,

Пусть ото льда оттает Состраданье;

Лети, небес достичь, мое рыданье —

Пусть смерть иль милость явят страстотерпцу.

Мысль пылкая, ступай и одноверцу

Несведущему дай мое познанье.

О, если страсть не помутит сознанье,

Мы от надежд найдем к спасенью дверцу.

Ты помоги мне, мысль, чтоб молвить можно,

Что наше бытованье — бесприютно.

Ее же — и светло и бестревожно.

Ты поспешай любви моей сопутно,

И мы несчастья убежим, возможно,

Коль светоч мой мне знак подаст несмутно.

Сонм светлых звезд и всякое начало

Вселенского состава, соревнуя

В художестве и в силе торжествуя,

Творили в ней Души своей зерцало.

И новое нам солнце возблистало,

И каждый взор потупился, предчуя,

Что бог любви явил ее, ликуя,

Чтоб изощрить на дерзком злое жало.

Пронизанный очей ее лучами,

Течет эфир пылающей купиной,

И может в нем дышать лишь добродетель.

Но низкое желание мечами

Эдемскими гонимо. Мир свидетель,

Что красота и чистота — едино.