— Скорей, реставрацией. Книги, как вы заметили, старые, еще тех времен, когда кожа в ходу была, холстина, казеиновый клей. Заинтересовался. Приятная, знаете ли, работа. Для рук — занятие, для ума — польза. Я, прежде чем переплести, каждую книгу прочитываю. Хоть по астрономии, хоть по медицине, не говоря уж о романах. Очень грамотным человеком буду. Энциклопедистом! — Он протянул руку, вынул из шкафа толстый том с золотым обрезом. — Видите? Настоящий Брем! «Жизнь животных». Месяц назад принесли, говорят: «Пропадает книга. Помогите. Вся по листочку рассыпается». Вот, починил. Заодно прочитал — теперь все о собаках знаю. Как раз собачий том достался.

— Ой! — чуть не застонала Оля. — Это же сокровище! Всю жизнь мечтала… Дайте посмотреть!

— Всю жизнь — это долго, — сказал Липягин, протягивая ей книгу. — Сколько же, если не секрет, твоя жизнь продолжается?

— Пока это еще не секрет. Через неделю будет пятнадцать.

— Дата не круглая, но знаменательная… Вот что, Оля, раз всю жизнь мечтала, надо мечту осуществить. Забирай Брема. Дарю!

— Как же это?.. Книга ведь чужая!

— Она уже не чужая. Хозяин за ней не придет.

— Почему?

— По семейным обстоятельствам.

— Спасибо, — вмешался Гусев. — Но мы, Иван Алексеевич, такой подарок принять не можем. Книга очень дорогая.

— Дорогая? Вот, смотрите! — он отогнул форзац. — Печать букинистического магазина. Пять рублей восемьдесят копеек. Вы считаете — дорогая?

— Это же номинал.

— А вы какие цены имеете в виду? Спекулятивные? Хозяина как раз за спекуляцию и посадили. Я его жене звоню: забирайте, говорю, книгу. «Какую книгу? — спрашивает изумленным голосом. — Господь с вами! Никаких мы вам книг не давали». Чувствуете?

— Брем, выходит, бесхозный, — робко сказала Оля.

— Не городи чепуху!

— А вы не кричите, в гостях все-таки, — улыбнулся Липягин. — Свою собственность я могу подарить кому угодно.

— Ну и дарите, — буркнул Гусев. — Дорого вам наша собака обойдется.

— Мало того, что мы грязь развели, сервелат съели, так мы еще и книгу выпросили… Ох, Иван Алексеевич, век не забуду! — Оля чмокнула его в щеку. — Честное слово!

— Погодите-ка, — сказал Гусев. — Этот спекулянт… Не Киселев?

— Киселев. Темный человек… Вы его знаете?

— Еще бы! Всеволод Семенович, бывший персональный шофер начальника объединения. Имел когда-то с ним крупную ссору. Но ведь его вроде бы за стройматериалы посадили.

— По совокупности. Ничем не брезговал. Да и я хорош… Столько книг ему починил. Откуда же было знать?.. Он мне, между прочим, коляску импортную обещал. Совсем я со своей замучился. Не коляска — катафалк. Тяжелая, неповоротливая. Кто ее только придумал? Я бы этих конструкторов, этих изобретателей на их собственной коляске высек!..

Оля, громко фыркнув, едва не подавилась чаем.

— Ты чего? — удивился Гусев.

— А то не понимаешь?.. Ой, слушайте, нам же домой пора. Наташа небось валерьянку пьет.

— Не смею задерживать, — вздохнул Липягин. — Вот видите… Неожиданно все получилось. Правильно говорят, что собака — друг человека. Мне было очень приятно провести с вами вечер. А все из-за Степы.

— Нам тоже было приятно. — Гусев встал. — Всего вам самого доброго. А коляска… Не такое уж это сложное инженерное сооружение. Что-нибудь можно придумать.

— Заходите навестить Степу, — сказала Оля уже в дверях. — Обязательно!..

Липягин остался один.

Он не спеша убрал со стола, помыл посуду. Все под руками. Вода, раковина, полотенце. Привычное дело. Надо бы подготовить чертежи — обещал ребятам, что на той неделе начнут закладку «Витязя». Модель сложнейшая, один рангоут — на месяц работы. Да нет сил. Болит нога. Ломит поясницу. Холодно… Может, затопить печь? Очень это хорошее дело — топить печь, слушать, как стреляют поленья. Успокаивает… Как она обрадовалась, эта девчонка! Глаза заблестели. Пятнадцать лет… А сколько было бы сейчас Верочке? Той самой, с голубым бантом. Тоже пятнадцать? Да нет, ей уже, наверное, побольше. Если, конечно, он успел ее разглядеть. Если успел…

Он прилег, взял разлохмаченную, приготовленную к ремонту книгу с кое-как заклеенными страницами. «Приключения Гекльберри Финна». Любимая с детства… Старый, испытанный друг! Когда он сплавлялся на плоту по Бурее, в жаркие дни, в ленивом безветренном мареве, стелившемся над рекой, бродяга Гек, случалось, навещал его, садился рядом, курил свою трубку и немилосердно врал о всяких приключениях… Он и сам еще тогда умел фантазировать, а не придумывать небылицы, от которых не знаешь, куда бежать. Вот и здесь, в городе, он думал, что укроется, забудет, перестанет быть самому себе в тягость… Или — не укрыться, не спрятаться?..

Надо выпить снотворного и заснуть. Ничего страшного. Оля совсем на нее не похожа. Не может быть похожа…

Гусев с дочерью подъезжал к дому.

— Здорово Иван Алексеевич об изобретателях отозвался, ты не находишь? Предлагал их публично сечь, как Васисуалия Лоханкина.

— Какого еще Лоханкина?

— Папа! Это уже переходит границы. Ты что, не читал «Золотого теленка»?

— Читал, конечно. Просто у меня голова, в отличие от твоей, другим забита… Ты поэтому и смеялась?

— Конечно! Если бы он знал, что перед ним сидит самый главный изобретатель города, лауреат и прочая…

— Еще узнает, — сказал Гусев. — Я ему сделаю коляску. Такую, что все импортные и патентованные можно будет выкинуть на помойку. За Степу с ним рассчитаюсь, за Брема. И вообще…

— Правильно! Ты молодец, папка! Он, по-моему, хороший человек…

2

Завод, на котором работал Гусев, не был индустриальным гигантом, но имел все, что современному предприятию положено иметь: производственные мощности, управленческий аппарат и многочисленные комнаты, уставленные многочисленными столами.

За одним из таких столов сидел главный изобретатель города, лауреат, дипломант и прочая, занимавший в отделе должность инженера по внедрению новой техники. Должность была как должность, хотя новая техника на завод поступала редко, внедрять было нечего, и сотрудники отдела часто пребывали в блаженном неведении — куда бы себя пристроить? Правда время от времени, в период какой-нибудь очередной реорганизации, отдел оживал: тут были люди, охочие до нового; но кампания затухала, сходила на нет, и снова наступала тишина и спокойствие.

Совсем недавно, предложи Гусеву такую работу, он бы возмутился, заартачился. Стал бы доказывать, что это бессмысленно и не по-хозяйски, но теперь он принял назначение, как должное: своим делом ему заниматься никто не запретит, а если надо, чтобы он зарабатывал необходимые для пропитания деньги за столом, он не возражает. Начальству видней…

Посидев немного в кругу сослуживцев, Гусев пошел на экспериментальный участок. «Надо хоть что-нибудь внедрить, — сказал он себе. — Для успокоения совести». Внедрять он собирался новый способ изготовления лекал. Лекальщики — аристократы. Художники. Каждый из них — почти Левша. Поэтому новичков принимали с опаской, особенно зеленых, из училища. Но Валя Чижиков оказался парнем своим, без гонора, старшим не перечил, потому и пришелся ко двору. Лекала ему давали стандартные, требующие не столько мастерства, сколько сноровки и трудолюбия: шли они крупными сериями.

Неделю назад, случайно оказавшись на участке, Гусев застал Валентина в унынии: норма у него не получалась. Каждое лекало нужно было отдельно вырезать по шаблону, отшлифовать, обработать поверхности. Все это, естественно, вручную. Парень нервничал, чертыхался… Гусев постоял немного рядом, потом взял несколько заготовок и вместе с Валентином пошел в соседний куток, где гудел сварочный аппарат. Положив несколько листов друг на друга, он быстренько, на скорую руку, прихватил их так, что получился пакет.

— Понял? — спросил он Валентина. — Вырезаешь всю партию целиком, за один раз. Усилие тут небольшое. Дальше — как обычно. Действуй!

— А получится? Больно уж просто.