— А вам не кажется, Аркадий Семенович, что вы интерпретируете д’Артаньяна несколько односторонне? — спросил Быков.

Геннадий сочувственно посмотрел на Шлендера. Тот усмехнулся.

— Ладно, бог с ним, с д’Артаньяном… Сейчас хозяйка придет, пора собирать вещи и в дорогу.

Хозяйка гостиницы, плотная рябая тетка, мучилась зубами. Она то и дело возникала на кухне, охала, держась за повязанную щеку:

— Никакого спасу нет. Может, соли положить, Аркадий Семенович?

— Ну, положи.

— А полегчает?

— Да ты положи, там видно будет.

— Чего класть-то даром? Может, лучше компресс? Как думаешь, Аркадий Семенович?

— Пять лет я тебя знаю, Варвара, — сказал Шлендер, наливая кипяток. — И все пять лет ты вот такая нудная тетка. Чего ноешь? Эка, зуб болит. Ты вот что… Ты бы мне пару полотенец казенных одолжила. А то портянки у меня совсем изорвались… Вам не требуется, Николай Петрович?

— Нет, — сказал Быков. — Не требуется. — И стал укладывать мешок, размышляя при этом, что, конечно, это Север, Колыма, он все понимает, но и тут надо вести себя в рамках. Шлендер, видимо, опытный хирург, но взять хотя бы сегодняшний случай. Даже мальчишка не позволил бы себе поступить столь легкомысленно. Руки хирурга! Ведь это же сокровище, это рабочий инструмент, а он пошел с Геннадием пилить дрова, и вот пожалуйста — пила соскочила, теперь доктор ходит с перевязанной рукой. И доволен. Хорошо, что ранка небольшая, а могло бы кончиться иначе — хирург без пальца! Черт-то что!

— Пора, друзья, труба зовет, — сказал Шлендер, переобувшись. — Как думаешь, Гена, за ночь доберемся?

— Доберемся, если я по дороге не усну.

— Ты не уснешь, — пообещал Шлендер. — Я буду храпеть знаешь как? К тому же мы по дороге заедем к братьям Пестрихиным, отдохнешь немного. Любопытный народ, охотники, живут бобылями. Шкуру мне медвежью обещали. Грех не заехать.

…Несколько километров Геннадий держался хорошо укатанного зимника, потом свернул в распадок: так намного короче. Дорога от совхоза шла замерзшим руслом реки, однако сильно петляла, обходя возвышенности и перелески.

Завтра Новый год. Геннадий везет стланик, ветки выбрал поразлапистей, пушистые, елка должна получиться отменная. А игрушки? Что-нибудь придумаем — конструктор развесить можно, Машиного гномика посадить, будет за деда-мороза.

Неделю назад ему стоило больших усилий не думать ежеминутно о том, что произошло. А сейчас не думалось само собой. То есть думалось, конечно, но как-то странно: приеду — разберусь, если все еще не утряслось…

Фары осторожно нащупывали дорогу. Машина грохотала, лязгала, но за всем этим Геннадий чувствовал, прямо-таки слышал, как тихо там сейчас, в этой темной колымской ночи. Ни огонька, ни дыма. Где-то впереди — охотничий домик. А позади — оленьи стада…

Вчера ему подарили чаат, длинный аркан из сыромятного ремня, что он с ним будет делать, с этим арканом? Ловить за хвост удачу? Подарок, правда, заслуженный. Все даже охнули, когда он с первого же броска поймал чаатом оленя. Потом еще одного… Бригадир сказал: «У тебя хорошая рука» — и почему-то подарил торбаса. Геннадий смеялся: «Варежки надо, варежки, раз руки хорошие!» Бригадир покрутил головой: «Без ног нет и рук», но тут же принес меховые варежки. Геннадий смутился — эдак он тут всех оберет.

Впереди бежала ночь. Мороз еще с утра пошел на убыль, и сейчас в белых полотнищах фар крутились снежинки. Приемник давно молчал, сели батареи, зато из-за спины, перекрывая шум мотора, доносился храп. «Бегемот толстокожий! Ну и здоров же ты спать…»

Храп внезапно прекратился.

— Эй, пилот, — позвал из глубины машины Шлендер. — Где летим?

— Да так, летим себе, — лениво ответил Геннадий. — Шлепаем помалу.

— Просеку проехали? Так, давай посмотрим… — Он пересел к Геннадию, протер окно. — Ни черта не вижу… Ага! Как раз подъезжаем. Давай сейчас вправо, вон на ту сопку, видишь? С тремя зубцами.

Геннадий остановил машину. Засветилось окошко, хлопнула дверь. Высоченный мужик, Тимофей Пестрихин, разогнал собак и повел гостей в дом. Вид у него был заспанный.

— Я тебе рад, — сказал он, когда все уселись в большой бревенчатой избе. — И вам рад, молодые люди. Ты что, Аркадий Семенович, заночуешь? Или по пути?

— Да нет, старина, ночевать нам некогда. Повидаться заехал, чайку попить. Дорога дальняя, сам понимаешь. Водитель устал, пусть ноги разомнет. А мы поговорим пока… Степан-то где?

— Поднимется сейчас. Живот у него схватило… А скажи, Аркадий Семенович, давно я хотел тебя спросить, это правда, что Полуэктов помер?

— Правда, Тимофей. Два года назад.

— Ага… Ты же вроде и рассказывал. Так… А у Сабениных, слышно, двойняшки родились?

— Родились, — кивнул Шлендер. — Скоро в школу побегут.

— Скажи… Время идет, не успеваешь оглянуться. Ну, а еще какие новости?

Геннадий приготовился к тому, что гость и хозяин разведут тары-бары часа на полтора, поудобней уселся в угол возле печки, вынул сигарету, но прикурить не успел, потому что голова сама собой нашла удобную точку опоры. Проснулся он минут через двадцать. Мужчины все еще сидели за столом, но ни еды, ни чая на столе не было.

— Резать его надо, Тимофей, — донесся голос Шлендера.

«Тебе бы все резать, пират, — сонно подумал Геннадий. — Все бы кромсать… Погоди, о чем это они?»

— Ох, не ко времени, Аркадий Семенович, — вздохнул Тимофей. — Нет, ты подумай, самый, можно сказать, сезон, самый песец идет, а ты — резать.

— Помрет иначе.

— Помрет? Ну, тогда что ж. Тогда режь.

— Проспал я, кажется? — спросил Геннадий. — Что случилось? Кого тут резать надо?

— Степана. Аппендицит у него. Запустили, дикари, сечь их некому.

— Кто ж его знал, думали — так просто, животом мучается, — удрученно оправдывался Тимофей. — Оно вишь как обернулось.

— Понятно. Значит, лишний пассажир, — бодро сказал Геннадий. — Ты не беспокойся, довезем полегонечку.

— Не довезем, Гена… Нельзя его везти. Его надо резать сейчас. Как вы думаете, Николай Петрович?

Наступила тишина.

— Надо, — сказал наконец одними губами Быков, и Геннадий даже при свете керосиновой лампы увидел, как он побледнел. — Надо. Но…

— Геннадий обеспечит свет, — перебил Шлендер. — У нас в машине переноска. Чепуха, было бы о чем говорить. На один аппендицит, можно сказать, два хирурга.

— Один хирург, — сказал Быков.

Шлендер покосился на свою перевязанную руку.

— Пустяки. И один справитесь.

— Но я… я не хирург, Аркадий Семенович!

— Вы еще никто, Николай, — мягко сказал Шлендер. — Но аппендицит, однако, вырежете. Не паникуйте.

Быков немного помолчал, потом вспомнил.

— У нас нет новокаина.

— Я знаю.

— Аркадий Семенович! Я не могу, не буду резать живое тело! Я ведь сделал всего несколько операций, и то, вы понимаете, с опытными хирургами… Я не могу без наркоза!

— Слушайте меня внимательно, Николай Петрович. Вы, конечно, вольны поступить, как найдете нужным, но я вам советую поступить так, как того требуют обстоятельства. — Шлендер говорил тихо. Лицо его потемнело. — Вы и сейчас будете оперировать с опытным хирургом. Это, во-первых. А во-вторых, больной будет находиться в состоянии гипнотического сна.

Он неожиданно улыбнулся и добавил;

— Так что распаковывайте свой мешок.

Быков удивленно поднял голову.

— Вы?..

— Я, голубчик. Я. Пять лет занимаюсь психотерапией. И, говорят, успешно… Ну-ка, Тимофей, брата просмотрел, теперь шевелись. Живо чугун с водой и кастрюли, какие есть. Все это выскобли, чтобы блестело. И простыни давай. Есть простыни? Так… — Он огляделся. — Геннадий, ты уже понял, что тебе надо делать?

— Да, понял. Я обеспечиваю свет.

— Не только. Тяни переноску, потом будешь ассистировать. Ясно? Николай Петрович тебе покажет, что и как.

— Аркадий Семенович, я крови боюсь.

— Слушай, — тихо сказал Шлендер. — Тебя я уговаривать не буду. Сил не хватит. Понял? Делай, что я сказал.