— Метки делают, сволочи, на домах-то, какие сжигать намерились, — шепнул он жене, придерживая ее за локоть. — Подожди маленько, вот как пройдут — живой ногой к себе и сотри кресты эти к чертовой матери, чтобы и знаку их не было. Да бабушке Зарубихе скажи, ишо там кому успеешь, беги.

Глаз не отрывал Ефим от оконца, глядя, как жена его бежала к дому, забежала в него и в ту же минуту обратно, тряпкой начала стирать кресты. А старик Прокопий чуть не бегом к Зарубиным, от них он побежал дальше, но сразу же повернул обратно, увидев впереди семеновцев. Бабка Зарубиха едва успела стереть кресты, как они уже совсем близко, у соседского дома. В руках двоих карателей факелы на концах длинных палок, один из них повернул коня к дому, с ходу сунул факел под берестяную крышу, и сразу же по ней побежали кверху и вдоль замшелого желоба золотистые змейки огня. Второй с факелом заскочил в ограду, поджег сарай и амбар в тот момент, когда из него выходил старик хозяин с мешком муки на плече.

Зарубинский дом каратели проехали мимо, миновали усадьбу Ефима, и тут он, при свете пожара, узнал в переднем всаднике врага своего, Абакумова. Света невзвидел Ефим: забыв всякую осторожность, кубарем скатился он с чердака и к хозяину в избу, оттуда на крыльцо и в ограде увидел Луку. Старик с метлой в руках ходил по двору, с тревогой во взгляде посматривая на горевший невдалеке дом, явно опасаясь, как бы не занесло оттуда искры и в его усадьбу.

Ефим успел заметить, как изменилось, страдальчески сморщилось лицо старика, и, не слушая, что говорит ему Лука, ухватил его за рукав:

— Сват Лука, у тебя берданка есть, отдай мне ее, пожалуйста. Живой буду, верну.

— Да Христос-то с тобой, возьми, теперь уж все равно, не те, так другие заберут.

— Спасибо, сват, неси ее скорее.

Старик рысцой к амбару, вынес оттуда берданку с прикрепленными к ней охотничьими рожками, брезентовый патронташ с патронами и, передавая Ефиму, вздохнул:

— Бери, Ефим Прокопыч, пользуйся.

— Спасибо, сват, за все спасибо тебе, век не забуду твоей услуги.

Ефим топором отрезал от берданки рожки, кинув ее за спину, еще раз поблагодарил Луку и бегом к своему дому.

Забежав к себе в ограду, Ефим увидел там чьих-то коров с телятами, коней, запряженных в телеги, а на них мешки с зерном, кучи одежды, ящики, на одной из телег, поверх мешков с мукой, две бороны, козья доха, бочонок с чем-то и полуведерный самовар. Ефимовы ребятишки тут же жмутся к телегам, а сама Аграфена утешает убитую горем соседку. Та сидит на ящике, обитом разноцветной жестью, плачет навзрыд, прижимая к себе трехлетнюю дочурку и мальчика лет пяти в отцовской, с желтым околышем, фуражке. Нет в ограде самого старика Прокопия — вместе с другими стариками помогает соседу тушить наполовину сгоревший амбар.

Испуганно ахнула Аграфена, увидев в ограде Ефима с ружьем за плечами, всплеснув руками, подбежала к нему:

— С ума ты сошел, злодеев вон сколько ездит.

— А ну их, — отмахнулся Ефим, — до меня им теперь. Где седло-то? В амбаре? Тогда беги в избу, фуражку мне достань с кокардой да к шинели-то погоны примечи на живую нитку, быстро.

В момент оседлал коня Ефим и, в шинели с погонами, с берданкой за плечами и при шашке, выехал из ограды.

Солнце уже давно закатилось, стемнело, но в улицах светло как днем. Повсюду бушевал огонь, пылали дома, усадьбы, амбары с хлебом, иные строения сгорели уже, на месте их крупными рубинами рдели груды угля, другие разгорались в полную силу, охваченные пламенем. Шум, треск, грохот падающих бревен и стропил, плач детей, вопли женщин, рев ошалевшей скотины, лай собак — все это слилось, перемешалось в сплошном хаосе звуков. В улицах мечутся обезумевшие от горя погорельцы, бабы с ребятишками жмутся к уцелевшим от огня домам соседей, иные грудятся в оградах среди телег, коней, коров, мешков и ящиков. Пожилая женщина, сидя на земле у забора, голосит на всю улицу, ухватившись руками за голову; рядом с нею мешок с пожитками, старая шуба и чугунок кверху дном. И то тут, то там мелькают рыскающие по горящему селу конные семеновцы.

Никто из сельчан не обратил внимания на Ефима, до него ли тут, когда вон какая беда кругом. А он, не теряя надежды расквитаться с Абакумовым, направился в верхнюю улицу, к дому Степана Игнатьевича.

«Там дожду волчугу, — решил про себя Ефим. — Спрячу коня и подожду. Где бы ни рыскал Митрошка, а на фатеру-то заявится, там и наведу ему решку».

Но и тут Ефима ждала неудача: новый пятистенный дом Степана уже сгорел начисто! Среди груды жарких углей белела уцелевшая печь с высокой трубой, а там, где был амбар, посреди дотлевающих углей и головешек дымился желтый холмик пшеницы и серо-белая куча муки. Видно, за сына Дмитрия отплатили каратели Степану в ответ на его гостеприимство.

— Эх! — даже зубами заскрежетал Ефим от злой обиды, поворачивая коня обратно, не замечая, что говорит вслух. — Не судьба, значить. Видно, ишо будет Митрошка землю нашу топтать да людей казнить. Но ниче-го-о-о, встретимся ишо на долгом веку.

Он уже свернул в другую улицу, чтобы проехать по ней до знакомого проулка и по нему выбраться из села в сопки, когда увидел впереди себя группу всадников. Было их человек пять, ехали они навстречу Ефиму и около одного, уже догорающего дома остановились. Злобная радость охватила Ефима: в одном из них он по коню угадал Абакумова. Видно, узрел Митрофан, что в ограде сгоревшего дома группе стариков удалось отстоять амбар, — по команде Абакумова трое дружинников спешились, отдав коней четвертому, кинулись в ограду; двое, размахивая обнаженными шашками, отогнали стариков, третий, доской загребая угли и головешки, принялся таскать их, сыпать под углы амбара. Под Абакумовым горячился, не стоял на месте вороной бегунец, а сам он что-то кричал дружинникам, показывая рукой в угол двора, где виднелись уцелевшие от огня телеги, — очевидно, приказывал и их кинуть в огонь.

Подъехав поближе, Ефим придержал коня, снял с плеча берданку. Теперь до Абакумова оставалось не более полсотни шагов, Ефим хорошо видел самодовольное черноусое лицо врага, взбитый на фуражку чуб. Сдерживая танцующего под ним коня, Абакумов стоял к Ефиму левым боком, и, вроде как почуяв опасность, он оглянулся на Ефима, когда тот уже приложился к берданке. Не в грудь и не в голову целил Ефим, а взял чуть пониже, под пояс.

«Чтоб не сразу подох ты, собака, а помучился не один день», — подумал он, нажимая на спуск.

Выпустив поводья, Абакумов схватился руками за живот и в тот момент, когда конь, почуяв свободу, рванулся с места в галоп, кулем свалился с седла, сажен тридцать протащился за конем по улице, увязнув ногой в стремени. Конный дружинник сорвал с плеча винтовку, но Ефим опередил его, выстрелил вторично, и пустил Саврасого наметом.

Глава XVIII

К лету 1919 года красные повстанцы восточного Забайкалья представляли уже внушительную силу. Сведенные теперь в полки и эскадроны, обосновались они в таежных поселках Богдатьской станицы, а влияние их распространилось на все села и станицы низовьев реки Аргуни, Урова и Газимура вплоть до Шилки.

Теперь уже и белое командование забеспокоилось не на шутку. Атаман 4-го военного отдела полковник Войцеховский срочно запросил у Семенова помощи.

«Мятежные шайки, руководимые большевиками, — писал полковник Семенову, — появились во множестве в низовых станицах вверенного мне отдела. Для подавления их потребуется не менее кавалерийской дивизии и полка пехоты, кроме станичных дружин и воинских частей, имеющихся в моем распоряжении…»

Очевидно, в штабе походного атамана Семенова поняли, что дело начинается серьезное, и просьбу полковника Войцехавского уважили. Во второй половине апреля на усиление Нерчинско-Заводского гарнизона были посланы из других отделов области 3-й, 5-й и 8-й казачьи полки, два батальона солдат 32-го пехотного полка, батальон юнкеров и дружины приононских и верх-аргунских станиц 2-го отдела.

Руководство боевыми действиями против красных в этом районе было поручено командиру 32-го пехотного полка полковнику Малахову. В его штабе и был разработан план окружения и ликвидации «мятежных шаек».