Журавлев, стройный, свежевыбритый, с ремнями через оба плеча и с наганом на боку, сидел в самом центре президиума. Рядом с ним справа сидел Плясов. которого Егор также видел впервые. В отличие от всех, Плясов не имел при себе никакого оружия, да и одет он был далеко не по-военному: черная сатиновая рубашка подпоясана узеньким ремешком, а черного сукна шаровары заправлены в высокие сапоги. Он не носил ни усов, ни бороды, узенькая полоска седых волос на висках и вокруг лысины коротко подстрижена, умом искрятся серые, с прищуром, глаза.

На стене позади президиума прикреплена та самая карта восточного Забайкалья, которую Егор видел два дня тому назад на столе у Киргизова.

Первым говорил Журавлев. Егор, как и все, кто здесь присутствовал, внимательно слушал о положении в Советской России, о том, что Красная Армия успешно отбивается от ее многочисленных врагов и растет, крепнет день ото дня. Впервые услышал здесь Егор фамилии Фрунзе, рабочего Блюхера, ставших теперь большими и талантливыми полководцами Красной Армии, а бывший казачий вахмистр Буденный громит армии белоказачьих генералов на юге России.

— Дозвольте спросить? — послышался чей-то неуверенный голос с задних скамей. — А этот самый Врангель не тот ли, какой был у нас в Первом Нерчинском полку?

Журавлев, улыбаясь, посмотрел в ту сторону, кивнул головой:

— Да, тот самый. И знаете, кто были у него в числе командиров сотен? Нынешний белогвардейский атаман Семенов и кровавый сподвижник его барон Унгерн.

Рокот удивления и возмущения всколыхнул тишину, послышались голоса:

— О-го-го!

— Каких волков вырастил, стервуга!

— Какой поп, такой и приход.

Выждав, когда поутих шум, Журавлев поведал собранию о партизанском движении в Сибири и на Дальнем Востоке. Одобрительнорадостный шумок зашелестел по залу, когда он, поблагодарив партизан за их выступление против белогвардейщины и пожурив за случай с тремя сотнями ононборзинцев, заявил, что теперь пришло время выступать, начать боевые действия.

— Правильно-о-о! — раздались голоса.

— Давно бы надо начать!

— Веди нас, Павел Николаевич!

— Готовьтесь к выступлению, — продолжал Журавлев. — А сейчас нам предстоит навести кое-какой порядок в наших отрядах. Мы уже совещались сегодня и решили перестроить наши отряды по типу красной конницы Советской России: из того, что мы имеем в данное время, создать Первый, Второй, Третий и Четвертый кавалерийские полки красных партизан Забайкалья. Вновь создаваемым полкам будут присваиваться номера по порядку. В данный момент три полка с выборными в них командирами мы укомплектуем полностью. В Четвертом же полку, командиром которого мы рекомендуем избрать Корнила Козлова, пока что будет один эскадрон. С этим эскадроном товарищ Козлов двинется на Аргунь и там доведет свой полк до полного состава из революционно настроенных казаков Усть-Уровской и Аргунской станиц. Затем мы должны избрать командующего фронтом, начальника штаба, членов военно-революционного трибунала и политический агитационный отдел. Этот отдел будет вооружать наших бойцов идейно, будет осуществлять большевистское руководство. Возглавить его мы, коммунисты повстанческих отрядов, рекомендуем товарища Бородина Михаила Ивановича, которого все вы хорошо знаете.

В ответ захлопали сидящие в президиуме, а затем и партизаны — в зале, в коридоре, в ограде за окнами, — неумело, трескуче-гулко хлопали шершавыми, мозолистыми ладонями.

И снова говорил Журавлев — об уставе военной службы красных партизан, о дисциплине, об отношениях с мирным населением.

— У нас нет никаких баз, интендантства, поэтому мы вынуждены брать у населения лошадей, фураж, продовольствие. Но надо делать это разумно, не озлоблять население, объяснять им, что мы берем по нужде и воюем за их же интересы, им же добывая свободу. Народ наш понимает и охотно нам помогает во всем, потому что мы — красная, его, народная армия. Этим доверием народным нельзя злоупотреблять. В нашей армии не должно быть таких позорных явлений, как мордобой, пьяные разгулы, грабежи, насилия, применения оружия там, где этого не следует. И если мы обнаружим что-либо подобное в наших рядах, мы будем сурово, беспощадно карать таких людей. — Обводя притихший зал посуровевшим взглядом, он поднял голос. — К стенке становить! Расстреливать насильников, мародеров и прочих врагов народа!

И снова, как бурливый поток, зарокотал говор по залу, слышались изумленные и одобрительные голоса:

— Вот это да-а!

— Оно конешно, дисциплина первое дело!

— Верно.

— Поддерживаем.

В конце своей речи Журавлев сказал об алых повязках на рукавах командиров.

— Зачем они вам понадобились? — улыбаясь, обратился он к командирам. — Бойцы должны знать своих командиров в лицо, а эти повязки были на руку только вражеским стрелкам. Уж кто-кто, а фронтовики должны знать, что в бою всегда стараются выбивать в первую очередь командный состав противника.

После Журавлева выступил Плясов.

— Товарищи, я послан к вам Читинским подпольным комитетом большевиков, — начал он, грузно поднимаясь со скамьи. — В Чите, в Даурии и в других семеновских застенках гибнут ежедневно десятки лучших наших людей, но чем больше свирепствуют белые каратели, тем больше растет к ним ненависть трудового народа. В ответ на кровавый террор все больше и больше поднимается народных мстителей, а наши силы растут и крепнут. Недалеко то время, когда алые знамена победно заплещутся по всем необъятным просторам Советской России.

И во второй раз собрание зашумело волною громких, трескучих хлопков. Переждав их, Плясов заговорил о другом:

— Я радовался, товарищи, когда услыхал, как вы первые восстали против власти атамана. Но меня и огорчило, что три сотни ваших повстанцев ушли от вас. Как же это могло случиться, товарищи? — Плясов на минуту замолк, буравя взглядом сидящих справа от него Киргизова и Бородина. — Случилось это по вашей вине! Потому, что вы ослабили там партийное руководство. Вы совершенно неправильно произвели расстановку партийных сил, у вас получилось, как говорится, «где густо, где пусто». В первой коммунистической сотне, например, сплошь состоящей из бывших лесовиков Алтагачана, Шахтамы и других лесных коммун, причем большинство из них рабочие, — и вот там у вас самая сильная партийная организация, почти тридцать членов! А из четырехсот с лишним бойцов онон-борзинских сотен, где совершенно не было рабочих, а одни лишь казаки, не набралось и десятка коммунистов. Вот вам и результат! Теперь эту ошибку надо немедленно исправлять… Мы радуемся, товарищи, — продолжал Плясов, обращаясь уже ко всему собранию, — приветствуем наших братьев по классу — казаков, которые вместе с нами встали плечом к плечу за революцию. Но это не значит, что на этом мы и успокоимся. Нет, мы должны работать с ними неустанно, воспитывать их в нашем духе, вооружать идейно, и они пойдут с нами плечом к плечу, до полной победы над всеми и всякими врагами советской власти…

Егору не довелось пробыть на собрании до конца, после обеда он был назначен в дозор, которые выставлялись ежедневно вокруг села.

Из дозора на квартиру к себе Егор вернулся утром. Хозяйка квартиры уже подоила коров, отправила их к пастуху и теперь в кути, около ярко топившейся печки, месила в квашне тесто. Двое партизан-постояльцев сидели за столом, пили чай, третий, Вологдин, сидел на скамье, возле двери, обувался. Он только что поднялся с постели, сидел хмурый спросонья, чем-то недовольный.

Егор, не раздеваясь, прислонил винтовку в угол, подсел к Вологдину, озабоченно спросил:

— Ну как там, чем закончилось собрание-то?

— Да ничего… командующего фронтом… избрали… — Вологдин отвечал отрывисто, крякал, с трудом натягивая тесный в голенище сапог. — Журавлева.

— Я так и думал, дальше…

— Заместителем ему… Коротаева… Якова Николаевича, Ивана Фадеева… адъютантом…

— Та-ак, а Киргизова?

— Начальником… штаба. — Павел надел наконец сапог и продолжал рассказ. — Самуила Зарубина хозяйственной частью заведовать поставили, ревтрибунал избрали, ну так и далее.