С давних времен пролег через Тайну Сретенский тракт, и жители села вдоволь повидали на своем веку и партии кандальников, которых гнали на каторгу в тюрьмы Горного Зерентуя, Кадаи, Котумары, и различные воинские части. Поэтому старики, что сидели на завалинке, пригретые вешним солнышком, удивленно судачили, глядя на проходившее мимо них необычное войско. В диковинку дедам, что эти кавалеристы и одеты-то не по-военному, лишь на некоторых из них форменные шинели и полушубки, большинство же — в обыкновенных деревенских шубах, ватниках и дохах.
— Чудно, право, чудно! — дивился один, разводя руками. — И одежа на них домашняя, и оружие: у кого трехлинейка, у кого бердана, а во-он у того, в белой-то шубе, дробовик, ей-богу, дробовик центрального бою.
— На охотников похоже, — говорил второй, — но шибко уж людно, да и едут-то по-военному, строем, знамя красное на пику воздетое. Ничего не пойму, побей меня бог, не пойму.
— А вить это большевики, братцы, вот не встать мне с этого места, они самые! — вспомнив что-то, высказал свою догадку третий. — Сват Лука-то правду, стало быть, говорил. Был на прииске он, ну и слыхал там, что появились в Актагучинской станице большевики: Музгин, Федоров, ишо какие-то, забыл их фамилию. Ездют они по селам да приискам, народ мутят, подбивают бунтовать супротив властей нонешних. А народ на власть недовольствует, вот они и набрали целое войско, стало быть.
— Музгин, говоришь? То-то я смотрю, у переднего обличье-то вроде знакомое.
Старик не ошибся, это и в самом деле был отряд повстанцев, которым командовал Иннокентий Музгин. Рядом ехали его боевые помощники — Абрам Федоров и Семенихин, одетый все так же по-городскому, в черное драповое пальто и бобриковую шапку пирожком.
С того памятного случая в станице Богдатьской прошла неделя, и воспрянувший духом Федоров — снова один из руководителей первого в Забайкалье повстанческого отряда красных партизан. Восемьдесят пять бойцов вступили в отряд добровольно, поклявшись или погибнуть под алым знаменем революции, или завоевать народу столь желанную советскую власть.
Было решено задержаться на двое суток в Тайне и Газимурском Заводе, в надежде провести здесь собрание граждан и митинги, пополнить свои ряды новыми повстанцами, а затем двинуться вверх по Газимуру, на соединение с коммунарами Алтагачана. Музгин был уверен, что по пути этого следования отряд его пополнится не менее чем вдвое за счет добровольцев-фронтовиков Догьинской и Красноярской станиц. С ним соглашались все.
Но на деле получилось иначе: в первый же вечер, едва успели расположиться на ночлег, Музгин получил из Газимурского Завода тревожное сообщение о выходе на Газимур крупных воинских частей семеновцев. Прибывший с донесением фронтовик, назвавшийся Михаилом Сапожниковым, рассказывал:
— Рота семеновской пехоты, человек полтораста, уж какой день в Газимурских Кавыкучах находится. А вчера туда три сотни кавалерии прибыло, почти сплошь харчены[95].
— Откуда же вы узнали обо всем этом? — дивился Музгин, выслушав донесение.
— А ведь мы, товарищ Музгин, давно ждем этого моменту, — Сапожников оскалил в улыбке белозубый рот, — а как услыхали, что вы людей призываете восставать против Семенова, ну и мы тут гуртоваться начали, чтобы к вам припариться.
— Вот оно как! — воскликнул обрадованный Музгин. — И людно вас набирается?
— Человек до сорока будет только в этих трех селах: Газимурский Завод, Корабль, Павловка.
— А оружие есть?
— Почти у всех винтовки. Мы даже старшого избрали, Рязанова Исака Иваныча. А чтобы время не терять до вашего прихода, разведку вели. Вот как и узнали про белых в Кавыкучах-то. Брат мой Михей побывал там, он. все это и разузнал.
Выслушав Сапожникова, Музгин поговорил с Семенихиным, и в тот же вечер созвали военный совет. В просторной, давно не беленной избе какого-то бедняка собралось человек пятнадцать большевиков и наиболее активных партизан отряда.
Музгин в коротких словах передал сообщение газимурцев и прямо поставил вопрос: как быть? Или, уклонившись от боя, тайгой пробираться в Алтагачанскую коммуну, или же помериться силами с противником.
И после того как Музгин закончил свою речь, обведя соратников взглядом, в избе воцарилась тишина. Нарушил ее пожилой, седоусый приискатель Немиров.
— А чего уклоняться-то, — заговорил он глуховатым баском, — ведь воевать пошли, а не по лесам прятаться. А потом то надо принять во внимание, что в этой пехоте ихней народ молодой, мобилизованный, шибко им охота супротив своих же воевать: как до стрельбы дело дойдет — и на уход кинутся, вот увидите. А харчены эти только грабить да сметану жрать мастера, а вояки из них никудышные. Словом, я за то, чтобы дать им бой.
И тут заговорили, заспорили, перебивая один другого.
— Ерунду говоришь, Архипыч!
— Их впятеро больше…
— А оружие-то у них, не наше горе.
— С патронами у нас худо.
— Добудем в бою, чего там.
— Верно-о, я за наступление.
— Я тоже за то, чтобы дать белякам бой, — заговорил Аксенов, — но прежде всего надо нам связаться с алтагачанцами, просить, чтобы помогли они нам. А уж помочь-то они обязательно помогут.
— Правильно.
С предложением Аксенова согласились все единодушно, решив выслать гонцов в Алтагачанскую коммуну, не медля ни одного часа. Доставить такой пакет вызвались охотники — казак Догьинской станицы Петр Викулов и приискатель Дормидонт Ермилов.
— Смотрите, товарищи, — предупредил их Музгин, — дело серьезное. Надо доставить пакет как можно скорее.
— Будьте спокойны, — поднялся со скамьи Викулов, — я здешние места насквозь знаю. Сто двадцать верст до коммуны отсюда… Мы сейчас же заседлаем — и ходу. К утру будем на аленуйских заимках, там коней заменим и, самое большое, к вечеру завтрашнего дня будем в коммуне. Так что послезавтра, вместе с коммунщиками, двинем вам навстречу. Готовьте пакет, а мы — седлать. Пошли, Дормидонт.
Сразу же после их ухода в избе снова заговорили о предстоящем сражении с белыми. В разговор не вступал Семенихин, принявшийся за письмо в Алтагачан Киргизову. Молчал и Федоров. Поставив между колен шашку и навалившись на нее грудью, он недовольно морщился, слушая речи соратников. Почти все они высказались за то, чтобы в среду, а это ровно через два дня, вступить в бой с белыми, несмотря на их превосходство в людях и в боевой технике. Все были уверены, что алтагачанцы подоспеют вовремя, и не сомневались в успехе.
«Рассуждают, как дети малые», — начиная сердиться, думал Абрам. Наконец и он попросил слово.
— Куда вы торопитесь, на пожар, что ли? — заговорил он с досадой в голосе. — Давайте дождем ответ от Киргизова, тогда и выступим. Ведь нельзя же наобум-то действовать. Как можно надеяться, что они обязательно прибудут вовремя? А если не получится у них так, опоздают они хотя на полдня, тогда что?
— Не опоздают, — раздался чей-то не совсем уверенный голос. Но другие, более энергичные голоса всколыхнули наступившую было тишину:
— Панику разводишь, товарищ Федоров!
— Нечего теперь, раз уж начали, а ждать да догонять — гиблое дело.
— Викулов в лепешку разобьется, чтобы доставить пакет вовремя, а уж насчет выступления алтагачанцев и вовсе нечего сумлеваться.
— Главное, что беляки-то не остерегаются, не ждут нападения, а как пронюхают про нас, во сто раз хуже будет.
И хотя Абрама поддержал Семенихин, с мнением их не согласились и большинством голосов решили: первыми выступить с белыми в бой, остающиеся два дня употребить на подготовку к сражению и на то, чтобы больше привлечь в свои ряды добровольцев из жителей окрестных сел.
Обосновавшись в Кавыкучах, семеновцы вели себя на редкость пассивно. Они, очевидно, отвыкли от боев и тревог военного времени и не чуяли нависшей над ними опасности. А повстанцы Музгина в этот момент не теряли времени даром, и за эти два дня отряд их увеличился более чем вдвое.
95
Харчены — одно из монгольских племен.