Он перехватывает мой взгляд и подмигивает мне. И я перестаю связно мыслить. Мое сердце теперь бьется не просто быстро, но оглушительно громко, а моя кровь поет. Все части тела внезапно оживают и поднимаются, как по команде.

Какой же я чертов лузер… Ненавижу свои гормоны. Если б он знал… его бы как ветром сдуло.

– Идем. Куплю тебе попить чего-нибудь горячего. А то ты совсем замерз, – говорит он, распахивая дверь.

Из кафе вырывается волна блаженного жара. От солоновато-дымного запаха тостов у меня во рту сразу скапливается слюна.

Я качаю головой.

– Я не починил тебе телефон, – говорю.

– О. Ну ладно. – Он отпускает дверь, и она закрывается. Если б я не наблюдал за ним так внимательно, то не заметил бы, что он даже немного поник. Но я смотрю на него и вижу, что его плечи опали, и он будто стал меньше ростом.

Покусывая губу, он выуживает откуда-то из-за пазухи моего Франкенштейна и протягивает его мне.

– Ты, наверное, хочешь забрать его, да?

Я отодвигаю телефон обратно, стараясь дотрагиваться только до телефона, а его обкусанные пальцы не задевать. Руки у него так побелели от холода, что у меня возникает настойчивое желание согреть их в своих.

– Оставь пока у себя.

Мики хмурится. Сотовый в свой потайной карман не убирает, а просто держит его в руке.

– Ты весь вымок, – поизносит он, глядя на мой рукав.

– Скоро согреюсь.

Мне плохо от того, что его яркая улыбка исчезла, что его свет поблек. Я – булавка, лопнувшая шарик его счастливого настроения. Мне хочется попросить у него прощения: за то, что я такой ненормальный, за всплеск своих дурацких гормонов, за то, что с ним мое сердце начинает биться быстрее, за то, что я сломал его телефон.

– Тогда до завтра? – говорит он.

Я киваю, хотя понятия не имею, успею ли к завтра найти, чем заменить его сотовый. Но заменить его я обязан.

Утром, перед тем, как отпустить меня с кухни, Диана дала мне бутылку с горячей водой. Я вытягиваю ее из-под свитера. Она еще теплая.

– Тебе нужнее, чем мне, – говорю.

Мики приподнимает бровь. На его губах вздрагивает улыбка – и почти сразу тает.

Склонив голову набок, он смотрит на меня из-под волос. Глаза у него – подводного оттенка синей плитки в моей норе.

– Она тебя согревает, – говорит он. – Серьезно, у меня все нормально.

Я корчу своим тяжелым ботинкам гримасу. Ноги Мики дрожат. Серьезно, ничего у него не нормально. Он мерзнет.

– Отдай кому-нибудь, если тебе не надо. Я больше не хочу с ней ходить. – Я протягиваю бутылку с теплой водой ему. Он не берет. Тогда я наклоняюсь и ставлю ее на землю.

Мики подбирает ее, хоть и без особой охоты.

Хмурит брови и, обняв бутылку, прижимает ее к груди. Как бы мне хотелось, чтобы со мной он не хмурился, а улыбался.

Извини меня, думаю я.

***

Я не помню, как добрел к себе в нору. Ступни у меня онемели, пальцы болят. Я весь точно полузастывший цемент. Сосредоточиться получается только на том, как передвигать ноги.

Как только я закрываюсь у себя в душевой, то немедленно раздеваюсь. Делать это непросто – пальцы не слушаются, и я почти не чувствую своего тела. Не раз и не два я ловлю себя на том, что отвлекся, завороженный игрой солнечных бликов на стенах. Я сбрасываю тяжелые ботинки, а мокрые вещи швыряю в ближайшую раковину.

Потом замираю и делаю долгий вдох.

Мне нравится нагота. Голым я ощущаю себя нескованным, невесомым. В каком-то смысле свободным. От чего – я, правда, не знаю. От чего-то большего, чем одежда. Я потягиваюсь и, запрокинув голову, закрываю глаза.

И впервые за много часов расслабляюсь.

Я люблю спать нагишом, набросив на себя побольше шерстяных покрывал – так не холодно. В самой душевой, правда, не теплей, чем снаружи. Когда я открываю глаза, то вижу свое дыхание. Я так устал, что несколько секунд просто стою и, голый, покачиваюсь, наблюдая за облачками теплого воздуха, выходящего из моих губ. Моя кожа бледнее снега. Отогреть ее будет больно.

Наклонившись, я подбираю теплое покрывало и оборачиваю его вокруг себя. Я собирался вскипятить и выпить немного воды, чтобы согреть свои внутренности, но как только моих плеч касается покрывало, единственное, что у меня получается сделать, это рухнуть в гнездо, вжаться лицом в его мягкость, закрыть глаза и заснуть.

Мне снится дождь. Теплое тело, прижатое к моему, сердце, бьющееся в такт с моим сердцем. Мне снятся светлые волосы и обкусанные ногти.

Глава 8

Лисы

Небо синее-синее, тысяч оттенков синего цвета, отчего даже в тусклом свете комната становится еще синей, чем обычно. Я лежу у себя в гнезде – глядя в окно, полудремлю, полубодрствую – и вдруг слышу сопение. Похожее на собачье, но бродячие псы никогда не забредают к бассейну – словно чувствуют, что здесь живем мы. Я встаю. Мороз покрыл мир серебристым блеском, и все вокруг сверкает и переливается в последних лучах уходящего дня. Сегодня холодней, чем вчера, но прямо сейчас это не имеет значения. Мир прекрасен.

Я стягиваю вокруг плеч покрывало, высовываюсь в окно и смотрю вниз. Мои глаза распахиваются, когда я их вижу. Мать и двое ее щенят.

Она останавливается, поднимает мордочку на меня и шевелит в воздухе носом. Затаив дыхание, я замираю. Ее шерсть такая яркая на морозе. Щенята у нее под боком совсем маленькие и полны еле сдерживаемой энергии. Мне уже очень давно не встречались лисы.

Мы рассматриваем друг друга. По-прежнему не дыша, я улыбаюсь ей, и тогда она со щенятами на хвосте скрывается в темноте на затененной стороне здания.

Я бесшумно закрываю окно. Думаю, не оставить ли для нее завтра еды, потом забираюсь к себе в гнездо и опять засыпаю. На этот раз минуя ловушки снов.

Глава 9

Майло

Несколькими часами позже я сижу на краю бассейна и болтаю ногами. Небо ясное. Сквозь разбитые стекла крыши сияет половинка луны. У всего сегодня странные, искаженные тени. Я даже пару раз щипаю себя, чтобы убедиться, что я не сплю. Иногда я прихожу сюда и сижу у пустого бассейна. Если закрыть глаза, можно представить, каким это место было до того, как о нем забыли, и оно пришло в запустение.

Снаружи по гравию и траве хрустят неустойчивые шаги. Через пару секунд фанерка, которая у нас вместо двери, с скрипом откроется, и в образовавшийся проем ввалится Майло. Его характерную пьяную поступь мои уши распознают везде.

– Салют, парень.

От него через весь бассейн пахнет спиртным. Крепким спиртным, которое сдирает кожу во рту и горле, когда глотаешь.

Видимо, он гулял вдоль шоссе. Он тут местная знаменитость. Он, его нога и его истории.

– Привет, – отвечаю я.

Пока он идет по кромке бассейна, я не дышу. В такие моменты мне хочется, чтобы бассейн был наполнен водой.

– Надеюсь, не грустишь больше, э? – Он бухается на пол рядом со мной.

Я качаю головой.

В парке неподалеку носятся в темноте вечера дети. Их смех и визг – разом и возбужденные весельем, и испуганные – эхом разносятся по пустому пространству.

Иногда и я бегу в темноте. Иногда мне кажется, что я только этим и занят. Те дети просто играют. Я надеюсь, их игры никогда не превратятся во что-то другое.

– Не мое дело, конечно, но куда это ты стал уходить по ночам? – спрашивает Майло.

Я мысленно улыбаюсь. Мы не лезем в дела друг дружки. Бывает, он сводит меня с кем-нибудь, кому надо починить телефон, но не особенно часто.

Мне кажется, он беспокоится обо мне.

И, кажется, мне это нравится. Не то, что он беспокоится, но то, что ему не плевать. Оно дарит мне ощущение, словно здесь еще осталось нечто такое, что удерживает меня, будто теплая рука, которая держит меня и не дает улететь в непостижимую неизвестность.

– Чаще всего на набережную.