В субботу, ранним утром, проезжали мимо Белокудрина звероловы и заимщики. Свернули к речке воды напиться и лошадей напоить. А на водопое встретились и заговорили с мельником Авдеем Максимычем.

Угрюмый и бородатый заимщик Василий Непомнящий сказал мельнику:

— Слышь, Авдей Максимыч, в волости разговор идет, что из города получен слух — будто царь с престола ушел.

— Как — ушел?! — изумился мельник.

— А вот так и ушел…

— Кто вам сказал?

— Все говорят… в волости-то.

— А может быть, прогнали царя с престола-то? — спросил мельник, понижая голос и осторожно оглядывая звероловов. — Может быть, народ поднялся против царя-антихриста?

— Ничего толком не разберешь, — неопределенно ответил Василий. — Разно говорят…

Взбираясь на телегу, Василий крикнул своим спутникам.

— Поехали, братаны!

— Постойте, постойте, — заторопился мельник, бросая повод своей лошади и быстро подходя к телеге Василия. — Расскажите толком: куда ушел с престола царь?..

Куда он ушел?

Заимщики и звероловы ответили:

— Толком ничего не знаем.

— В волости народ байт: сковырнули царя с престола.

— Нет больше царя.

— А кто сковырнул-то его? — допытывался мельник.

— Сказывают, простой народ сковырнул, — ответил Непомнящий.

— Сковырнули рабочие да солдаты, — добавил один из звероловов.

Мельник еще спросил:

— А насчет войны что слышно?

— Война продолжается, — ответил Василий.

— Кто же посылает народ на войну… ежели царя сковырнули?

— Нам это неизвестно, — ответили звероловы.

— Ну, а в волости-то все-таки что же говорят насчет войны, — продолжал допытываться мельник, — и насчет царя… Как дальше-то пойдет наша жизнь?

— В волости мужики промеж собой одно твердят, — сказал Василий Непомнящий. — Дескать, надо нам всем к городскому народу присоглашаться и к солдатам. И надо приговоры составлять… насчет отмены царя.

— Значит, толкуют все-таки насчет отмены царя-антихриста?

— Толкуют.

— А еще что слышно там?

— Да ничего особенного…

С тем и уехали заимщики и звероловы.

Мельник вернулся с водопоя домой и, застав свою старуху в хлеву, пересказал ей все, что говорили ему заимщики. Но не заметил Авдей Максимыч, что разговор его с женой подслушали соседи, — они передали слух о падении царя своим родственникам, а те рассказали другим, так и полетел слух о падении царя по всей деревне.

Вскоре прибежал домой Павлушка Ширяев, хлопнул шапку об пол и крикнул ошалело:

— Бабуня!.. Слух-то какой!.. Царя, говорят, сковырнули! По шапке!..

Бабка Настасья в кути сметану с кринок снимала.

Сердито покосилась на внука:

— Не бреши! Молодой еще насмехаться над бабушкой…

— С места не сойти, бабуня! — кричал Павлушка, бегая вокруг бабушки и захлебываясь радостью. — Мельник Авдей Максимыч сказывал…

— Не бреши, говорю, — ворчливо отмахивалась бабка Настасья. — Бабы, поди, наболтали, а ты мелешь языком…

— Да не бабы, а мельник!.. Заимщики ему сказали… Из волости проходили… не то проезжали…

— Вот и слушайте заимщиков, — ворчала бабка Настасья, снова принимаясь за работу. — Они вам набрешут… только слушайте…

Махнул Павлушка рукой, схватил с пола шапку и убежал опять на улицу — с дружками новостью поделиться, да чуть не до полночи и не возвращался.

А вечером, когда старики Ширяевы остались одни на черной половине дома и легли на полатях спать, дед Степан таинственно зашептал на ухо бабке Настасье:

— Слышь, Настасья? Сказывают, царь-то пал!.. Слабода мужикам дадена…

— Слыхала, — нехотя ответила Настасья Петровна, — днем Павлушка болтал… Брехня, поди…

Дед Степан надсадно зашелестел губами над самым ухом жены:

— Может быть, и брехня, а может быть, и правда… Мужики скрытно между собой говорят… Видать, опасаются — как бы не вышло чего худого… А все-таки говорят: пал царь!

Шептались в этот день и бабы белокудринские по задворкам о падении царя.

Мужики хотя и толковали тихонько о царе, встречаясь на гумнах и на водопое, с глазу на глаз, а на баб своих покрикивали:

— Прикусите языки-то!.. Неровен час… беду накличите…

Разворошили темные слухи муравейник тревожных дум в голове и у бабки Настасьи. Когда старик затевал разговор о царе, одергивала его. А сама, будто бурей таежной подхваченная, день и ночь только и думала о падении царя да о наступлении перемен в деревне. Знала, что немного осталось жить. Но вдруг стала чего-то ждать. Душа потянулась к чему-то светлому и радостному, что неясно маячило где-то впереди.

Дед Степан в субботу спозаранку истопил баню, перед ужином выпарился и оделся во все чистое. А в воскресенье утром смазал дегтем бродни, гребешком деревянным причесал оборку седую и курчавую на плешивой голове, подергал тем же гребешком длинную бороду — такую же седую да сивую, с прокуренными желтыми усами. После завтрака стал собираться на деревню, тихонько подбадривая себя песней:

Заметила Настасья Петровна суету старика. Спросила строго:

— Куда собрался?

— Куда… Известно куда! — ответил дед Степан, подпоясывая белую рубаху черным ремешком. — Пойду народ собирать…

— Зачем? — удивилась Настасья Петровна.

Дед Степан немного смутился:

— Как зачем?.. Все говорят: нет у нас больше царя… Слабода дадена мужикам… Видишь, дело-то какое?

— А тебе какая корысть от того? — допытывалась Настасья Петровна.

— А как же! — воскликнул дед. — Что же, так поселенцем и помирать мне?

— Звона! — всплеснула руками Настасья Петровна. — Чего удумал!.. Да кто же здесь про то знает, что ты поселенец?

Дед Степан махнул рукой и, отвернувшись в куть, заговорил с досадой:

— Мало что… люди не знают… да я знаю!.. Пойду собирать сход… Надо мне объявиться… Дескать, ссыльный я… поселенец… И чтобы вернули мне теперь все полные мои права… Ведь царские слуги сослали меня!.. Как сейчас помню, вычитывали: «По указу его императорского величества…» А теперь говорят: все его величество народ кобыле под хвост сунул… Поняла?

Помолчала бабка Настасья, пожевала губами и заговорила ворчливо:

— Погоди, старик… Не егози, не смеши людей!.. Не меньше твоего камень на сердце ношу… Сама жду… Да ведь неизвестно еще, какая-такая слабода… А про царя-то может быть брехня…

Вспылил дед Степан:

— Баба ты — баба и есть! Ведь все говорят: пал царь! Чего же мне еще ждать?.. Отстань… и не коли меня!.. Я тебе не подушка для иголок…

Оба замолчали.

Дед Степан все еще подпоясывался ремешком. Никак не мог подпоясаться — все как-то неладно выходило. Чувствовалось, что волнуется он. А Настасья Петровна напряженно думала. Потом встала со скамьи. Взяла в руки клюшку. И сказала мужу:

— Посиди ужо… Скажу, когда надо будет идти…

Дед Степан с досадой махнул рукой:

— Знаю: уж коли ты пристанешь к человеку, так пристанешь хуже судороги… Не отобьешься от тебя и не ототрешь.

Бабка Настасья вышла во двор, кликнула внучонка Павлушку и, когда он подошел, тихо, по-заговорщицки, сказала ему:

— Иди-ка, Павлуша, к дружку своему — к Андрейке Рябцову. От него сходи еще к двум-трем фронтовикам. Везде одно толкуй: надо, мол, всех солдат поднимать против войны и против царя. Главное, против царя. Понял?

— Конечно, понял, — ответил Павлушка. — Что я, маленький, что ли? Вперед тебя про царя-то узнал.

— Не в том дело: большой аль маленький ты, — строго сказала бабка Настасья. — Разговор надо так вести, чтобы не прямо, а больше намеком. Ведь точно-то еще ничего неизвестно. Может, сболтнули заимщики-то. Понял?

— Понятно, бабуня! — возбужденно ответил Павлушка и, сдвинув картуз на затылок, полетел через двор к воротам и дальше на улицу.

Вслед за ним вышла со двора и бабка Настасья. Опираясь на клюшку, пошла вдоль улицы, направляясь к избе Панфила Комарова.