Ночью небо прояснилось, и утром горячее солнце залило ярким светом дворы, крыши, окна и зеленую листву деревьев. Какой-то парнишка тряхнул тонкий ствол акации — капли вчерашнего дождя окатили его друзей. Звенел смех, глухо отзывалось эхо, будто ропот толпы, доносившийся откуда-то с необъятной сцены, из-за кулис.

Вахтер широко распахнул серые железные ворота, отбирая пропуска у шоферов грузовиков. Машины, казалось, сгибались под тяжестью разноцветных рулонов. На кузовах висели большие фабричные марки в черной, как бы траурной рамке; посередине, под золотой эмблемой, сияли бронзовые буквы: «Текстильная фабрика Вольмана».

Шины грузовиков оставляли глубокие следы на еще влажной земле. Вахтер поднес руку к козырьку фуражки, украшенной той же эмблемой — короной с пятью зубцами — и крупными прямыми буквами — ТФВ. Эти же буквы переливались по воскресеньям на майках футбольной команды фабрики, победительницы «Чиоканула» и «Кармен». Игроков купили в различных отечественных и зарубежных клубах. Те же три буквы сверкали на дверцах бесчисленных грузовиков, на железнодорожных вагонах и на повозках, они были выжжены раскаленным железом на крупах больших спокойных мекленбургских лошадей; они блестели на ящиках, на бьюиках директоров.

Увидев подошедшую женщину, пожарник, который до сих пор стоял, прислонившись к будке, выпрямился;

— Пропуск, пожалуйста!

Вахтер вступился за нее:

— Пропусти ее, это жена товарища Хорвата.

Флорика благодарно улыбнулась:

— Здравствуйте, товарищ… Мой муж здесь?

— Не знаю. Я сегодня его совсем не видел. Его разыскивали товарищи. Вам скажут в профсоюзе.

Софика осмотрелась: ей нравилось на фабрике. А папа так редко приводил ее сюда! Только если она несколько дней подряд вела себя хорошо, если она слушала мамочку и принимала рыбий жир, чтобы стать такой же толстой, как папа.

— Насмотришься еще на фабрику, — говорила ей мать. — Находишься еще.

Мать и дочь вскоре вернулись: в профсоюзе тоже не знали, где Хорват.

— Мы думали, что он заболел и остался дома, — сказал Флорике Симон, провожая ее до ворот.

— Нет, он даже не приходил домой.

— Тогда он, конечно, в уездном комитете. Ведь там всегда разбирают что-нибудь. Я позвоню ему.

— Я сама позвоню, — ответила Флорика, и голос ее выдал, задрожал от волнения. Но ведь бывало и раньше, что Хорват не приходил домой, а в последнее время это даже случалось довольно часто.

— Вот здесь пакет для вас, — подошел к ней вахтер. И протянул что-то продолговатое, завернутое в газету. — Мне оставил ночной сторож. Сказал, что товарищ Хорват должен зайти за пакетом. — Флорика развернула пакет, и кровь бросилась ей в лицо. Софика увидела, что это кукла, и стала просить игрушку.

По дороге домой обе молчали. Софика была занята серой резиновой куклой, а ее мама своими мыслями.

«Вот я ему покажу, — думала Флорика. — Только бы пришел домой».

Герасим застал в кухне Корнелию, сидевшую подле его матери. Он хмуро поздоровался, подумав, что опять надо будет спать в одной постели с Петре. Присел к столу и внимательно посмотрел на Корнелию: она как будто раздалась, поправилась. Он сказал ей:

— Ты пополнела, Корнелия. Хорошо выглядишь.

Мать подала ему знак, но слишком поздно. Корнелия встала с места и показала Герасиму живот. Объяснений не требовалось, за версту было видно, что она беременна. Герасим вспомнил о совете, который Корнелия получила от отца перед своим первым приездом в Арад, и он чуть было не усмехнулся. Но все же сдержался.

— Значит, ты вышла замуж?

— Пока еще нет, — сказала Корнелия. — Папаша сказал мне, что я должна как можно скорее выйти замуж.

«Это значит, что она будет торчать у нас, пока не найдет себе мужа», — подумал Герасим. Спросил:

— Ну и что же, ты нашла уже кого-нибудь?

— Петре.

— Петре? — удивился Герасим. Потом у него мелькнула мысль, что его брат и она… — Да, да… А где же Петре?

— Он еще не вернулся с фабрики, — ответила мать.

Хотя Герасиму было жаль Петре, он не мог скрыть улыбку.

— Петре будет очень рад…

— Да, — согласилась Корнелия. — Я привезла ему большую посылку. — Она показала в угол, где стояла огромная плетеная корзина.

— А если Петре не захочет взять тебя? — спросил Герасим просто так, чтобы посмотреть, что скажет Корнелия.

— Этого не может быть, — ответила Корнелия. — Папаша сказал, что он должен меня взять. Поэтому папаша и послала меня сюда, чтобы мы сговорились по-хорошему. Если нет, папаша сам приедет и пойдет в прокуратуру. Он так и сказал. Мне не хотелось бы, чтобы Петре арестовали. Я его очень люблю. И он меня любит. Так он говорил мне, когда я была здесь… Два раза сказал мне: в первый вечер и когда я уезжала. Сказал, чтобы я ехала спокойно, что он любит меня и будет часто обо мне думать.

— Тогда все в порядке, — поддержал ее Герасим, чтобы закончить разговор.

Но Корнелию уже трудно было остановить.

— А вы куда же переедете?

— Мы? — удивился Герасим. — А зачем нам переезжать?

— Ну, если Петре захочет, чтобы мы жили здесь.

— Не думаю. Вы устроитесь где-нибудь в другом месте.

— Я тоже так говорила папаше. Я сказала ему, чтобы он купил нам дом.

— У вас так много денег?

— Да. Ведь папаша бережливый. Он сказал, чтобы Петре ни о чем не беспокоился, он ему все купит. И свадебный черный костюм…

— Ну, уж если даже свадебный костюм купит, тогда все в порядке. Петре только этого и не хватало.

— Ты сумасшедший, Герасим! — принялась отчитывать его мать. — Тебе лишь бы шутить. Петре — почти ребенок.

— Какой же он ребенок, мама? Разве ты не видишь, что он натворил?

— Вот и я ей говорила, — вступила в разговор Корнелия. — Петре уже не ребенок. В прошлый раз он так сильно обнял меня, что я ходила две недели с синяками. Он не ребенок. А какой хитрый… Он велел мне закрыть глаза, сказал, что скажет что-то. А сам поцеловал меня. Потом сказал, что ему холодно и попросил, чтобы я пустила его лечь рядом. Я сказала ему, чтобы он вел себя благоразумно. И он обещал мне, честное слово. Потом он стал вести себя неблагоразумно, а когда я потребовала объяснений, он засмеялся и сказал, что про себя он повторял ей-бо.

— А что значит это «ей-бо»? — спросил Герасим.

— Ей-богу…

— Знаешь, Корнелия, Петре оченъ хитрый. Вам будет хорошо. Но ты его любишь?

— Очень. Папаша тоже сказал мне, что я должна его любить.

— Но вначале тебе как будто больше нравился я?

— Да. Ты мне больше нравился, но Петре похож на тебя, и…

— И?

— Мне нравится Петре.

— Ну, раз он тебе нравится, тогда можно считать, что все в порядке.

Герасим, вышел на улицу и стал поджидать Петре, чтобы предупредить о том, что ему предстоит. Петре пришел в очень хорошем настроении. Он громко насвистывал, как будто был один на улице.

— Ну, поздравляю тебя, братец, — встретил его Герасим. — Хорошее дело ты сделал.

— Какое дело?

— С Корнелией. Она здесь. Она тебя ждет. И она, и твой сын.

— Что?

— Твой сын. Она беременна. Приехала, чтобы ты женился на ней.

— Я не женюсь.

— Она пожалуется в полицию. Закон заставит.

— Закон не может меня заставить жениться.

— Может. Во всяком случае, заставит тебя растить ребенка до совершеннолетия. Это означает пятьдесят процентов твоего заработка.

— А если ребенок не мой?

— Этого ты доказать не можешь. Во всяком случае, я тебе не завидую.

Петре вошел в дом мрачный. Корнелия бросилась ему на шею, показала живот и корзину, которую привезла из Инеу.

— Деньги у тебя есть? — спросил Петре.

— Есть.

— Тогда пойдем в «Три вши» и все обсудим. Свидетели нам не нужны.

— Правильно, — подтвердила Корнелия. — Раз ты говоришь, что не нужны, значит, не нужны! Пойдем.

Герасим, не желавший слушать причитания матери, тоже ушел в город. Он бесцельно бродил по улицам, потом решил зайти на фабрику, посмотреть, что там нового. Ему надо было подготовить выборы профорга во второй смене.