— Если этот вопрос еще не разбирался, то это очень плохо, а мы не можем сидеть и ждать, пока наши товарищи рабочие станут смотреть на нас с подозрением, а то и с ненавистью.

Благодаря этому собрание у ткачей прошло успешно. Когда Хорват рассказал Суру обо всем, тот еще раз обратил его внимание на необходимость сотрудничества с рабочими социал-демократами.

— Знаешь, Хорват, мы в Комитете по сотрудничеству великолепно понимаем друг друга. Бребан занял совершенно определенную позицию. И Мазилу. Это значит, что скоро тех, кто пользуется доверием рабочих, будет большинство. Мне кажется, что и помощник Молиара Тодор — очень порядочный человек.

Когда Флорика проснулась, Хорвата дома уже не было. Рассердившись, она стала бродить по комнате, разговаривая сама с собой.

— Теперь ты не устал… Когда надо идти на фабрику, ты никогда не говоришь, что устал. Только когда ты дома… Я вижу, что тебе нужна не жена, а прислуга… Ею я и была все эти годы… Софика, забирайся в постель, что ты босиком ходишь по полу?.. Простудишься… Вот, даже половиков не смогли купить… Девочка встает с постели и простужается.

— Мамочка, а почему дядя Руди к нам больше не приходит?..

Флорика вздрогнула. Давно уже в доме не упоминалось имя одеяльщика. Как это вдруг оно сейчас пришло Софике на ум? Она подошла к дочке.

— Скажи, Софика, тебе нравился дядя Руди?

— Да, мамочка…

— Скажи, — спросила Флорика, содрогнувшись от мелькнувшей у нее мысли. — Ты хотела бы быть с ним?.

— Да, мамочка…

На какое-то время Флорика задумалась, потом начала решительно одеваться.

— Куда ты, мамуля?

— Не спрашивай сейчас. Посиди дома… И не вставай с постели! Я скоро вернусь.

Выйдя на улицу, она почувствовала, что ее даже в жар бросило. Как пойти к Руди? Что ему сказать? Что она передумала?.. А если за это время передумал и Руди?.. Она так погрузилась в раздумья, что не заметила, как столкнулась с соседкой, которая как раз возвращалась с рынка.

— Что случилось? — спросила та озабоченно. — Какие-нибудь неприятности? Софика заболела?

Флорика вздрогнула, узнала соседку и успокоила ее, пробормотав, что ничего не произошло.

Подходя к мастерской Руди, она замедлила шаг. Остановившись напротив кондитерской, она посмотрелась в зеркало витрины. На мгновение оцепенела: «Господи, когда это я успела так состариться?» Она потрогала свое лицо, как будто увидела его впервые. Хотела поправить волосы, потом выпрямилась и решительно двинулась вперед. На пороге мастерской она задержалась на мгновение, потом нажала ручку двери.

Дядя Руди сидел, склонившись над столом. Он поднял голову и глазам своим не поверил. Едва слышно проговорил:

— Ты здесь?

— Да, Руди. Я пришла.

— Не понимаю, Флорика.

Флорика горько улыбнулась и удивилась, что волнение ее прошло.

— Я пришла. Я пришла спросить тебя, хочешь ли ты… Знаешь, ты как-то спросил меня, не хочу ли я перейти жить к тебе… Так вот, я пришла… Не знаю, смогу ли я когда-нибудь полюбить тебя иначе, чем друга… но… Знаешь, речь идет о Софике… о ее будущем…

— Что-нибудь случилось с Хорватом?

— Ничего не случилось. Но он уже не тот человек, которого я ждала… Я больше ничего не могу тебе сказать…

— Флорина… ну… конечно же, я хочу, чтобы ты пришла… Я очень долго ждал… Скажу тебе по правде, я уже не надеялся…

— Тогда я перейду сегодня же. Только схожу за вещами.

— Не приноси ничего…

— Только мои вещи и Софики… И все.

— Я пойду помогу тебе… чтобы… чтобы ты не передумала.

— Я не передумаю… Я решила.

Дома она одела Софику и, когда все было готово, взяла листок бумаги и села за стол. Больше четверти часа просидела она над несколькими строчками:

Глава XIV

Вечером на дома, на высокие трубы фабрики опустилось молчание. Со стороны прядильного цеха подул прохладный ветерок. Он лениво подметал двор, вздымая клочья хлопка, проскользнувшие между железными крыльями вентилятора.

Желтые круги от лампочек, которые раскачиваются при малейшем дуновении ветерка, скользят по дорожкам, по рельсам узкоколейки.

Хорват прислонился к стене и задумчиво оглядел вытянутый двор. Он знал здесь каждый камень, знал, где в дождливые дни скапливается вода и куда надо насыпать гравий, чтобы рабочие не ходили по грязи.

С вокзала ползла черная тяжелая туча.

«Будет дождь», — подумал Хорват. Он посмотрел на свои руки и улыбнулся. Он держал за ногу резиновую куклу, куклу для Софики. Хорошо, что наконец-то он вспомнил об этом, сегодня по крайней мере он сможет спать спокойно. Флорике нечего будет ему сказать. В глубине души он находил для нее какие-то оправдания. Они женаты почти десять лет, а не были вместе и десяти дней.

Он подошел к будке вахтера.

— Возьми, товарищ Мариан, эту игрушку. Я сейчас вернусь, только обойду двор.

— Оставь ее здесь, товарищ Хорват, пусть лежит хоть до утра. Никто не возьмет.

Хорват шел медленно, маленькими шагами. Освещенный квадрат окна красильни вырисовывался на кучах песка, тянувшихся вдоль здания.

«Сверхурочная работа, — подумал он. — Не хватает рабочих рук». Последнее время некоторые проблемы вызывали у него почти физическую боль. Кадры, кадры, кадры. Он с радостью вспомнил о четырнадцати рабочих, посланных в школу прядильщиков, где они выучатся и станут помощниками инженера. Среди них и сын Гомбаша, этот рыжий большеротый юноша. Старик так обрадовался. Каждый раз, как вспоминает об этом, широко улыбается, обнажая большие желтые зубы.

— Сын-то мой, Александру, инженер, — говорит он. А если кто-нибудь поправляет его: «Помощник инженера», сердится и повышает голос — Нет, я ему все ребра переломаю! Или он выйдет инженером, или пусть опять двор подметает.

Иногда старик врет, но никто этого не принимает всерьез, даже Хорват, которому следовало бы бороться со всякой ложью.

— Сын-то мой, Александру, денег мне прислал.

На самом же деле Герасим несколько раз заставал старика на почте: он посылал сто леев на имя сына, потому что ведь не может будущий инженер жить в Бухаресте без карманных денег!

Черное облако расползлось, словно высокие трубы вагоностроительного завода разорвали его на полосы.

В небе зажглась звезда. «Лучафер»[18], подумал Хорват., Для него всякая звезда была Лучафером, потому что это имя нравилось ему и его легко было запомнить. Тем более что и в школе он учил стихотворение с таким названием. Счастливый тот, кто умеет писать стихи. Только однажды, теперь, уже на старости лет, попробовал писать и он, но не мог для слов «23 августа» найти лучшей рифмы, чем «муста». А такому слову нечего делать в революционном стихотворении, С тех пор он уже не пробовал. Зачем понапрасну терять время.

Хорват подошел к ткацкому цеху. Он вдруг почувствовал себя как-то одиноко среди этой гнетущей тишины. Она действовала на него неприятнее, чем шум, от которого лопаются барабанные перепонки. «Работают только в две смены… И это опять по вине барона… Затруднения с сырьем. А то, что прибыло из Голландии, самого низкого качества, все это как будто нарочно подстроено, ведь голландцы разбираются & хлопке… А может быть, это все же вина не барона, а наша. Надо бы нежно взять его за шиворот, дать ему под зад коленкой, чтобы он убирался к черту… Да-да, это наша вина».

Он завернул за угол. Только сейчас вспомнил, для чего вышел во двор. За целый день не нашел времени посмотреть, как идут дела на строительстве нового здания, гордости рабочих ТФВ. Каждый день ходил он смотреть, как поднимается еще на метр-другой зеленая ветка акации, которую клали на самую высокую стену здания. Когда бетонировали столбы, Хорвату казалось, что этому конца не будет. Каждый день он спрашивал: