— Вы же прекрасно знаете мое мнение. Я много раз беседовал об этом с Фаркашем. Вся работа у него из-за нас стопорится. Знаю. Но потому-то я и говорю, что будет очень трудно.

— Правильно, товарищ Хорват. Придется бороться, чтобы сохранить доверие, которое тебе оказывают массы… Это тяжелая задача и, что греха таить, неблагодарная. Нелегко убедить рабочих отказаться от заработанного блага. Конечно, сознательные товарищи поймут, но большинство… — Суру встал. — И все же мы верим, что ты справишься.

— Еще один вопрос, товарищ Суру. Не знаю, как вы здесь, в уездном комитете, решаете проблему станков, известно ли вам о ней.

— Ну, кое-что известно. Насколько я помню, мы поддержали ваше предложение. У нас даже было специальное заседание бюро.

— Да, но конкретно ничего не сделано. Вы только согласны в принципе. Надо было принять решение. На первый взгляд кажется, что речь идет о ерунде. Но если бы это было так, барон не стал бы упорно сопротивляться. Речь идет о том, чтобы ввести новую смену в прядильне, а это означает, что будет еще по одной смене в каждом ткацком цехе. Мы могли бы обеспечить работой всех безработных текстильщиков города, которые либо ничего не делают, либо занимаются спекуляцией. Если мы начнем кампанию против выплаты полотном, было бы хорошо одновременно решить и проблему станков. Пусть уездный комитет примет решение и поможет нам добиться сборки… А остальное мы и сами сделаем.

— Ты хочешь, чтобы мы собрали бюро?

— Да.

— Хорошо. — Суру посмотрел в свою записную книжку, потом спросил. — Воскресенье тебя устраивает?

— Даже пасхальная ночь, товарищ Суру.

Глава XIII

Корнелия была недурна собой: большие черные глаза и длинные густые, как щеточки, ресницы. Иссиня-черные волосы ее были заплетены в две толстые косы, на концах каждой косы были завязаны желтые банты, накрахмаленные и тщательно выглаженные. К смуглому ее лицу чудесно шел зеленоватый вязаный джемпер из ангорской шерсти. Основной ее недостаток, подмеченный Герасимом, заключался в том, что девушка не упускала случая намекнуть на свое приданое. Иногда намеки были настолько прозрачны, что Герасиму становилось за нее стыдно. А Корнелия ничего не замечала. С невинным видом она без умолку трещала, как заводная, повторяя все, чему ее научили дома.

— Ах, какой хорошенький шифоньер! Но мой больше. У моего три полированные дверцы. Он стоил еще год назад, когда деньги были не такие дешевые, шестьдесят четыре тысячи леев. А в той дверце, что посередине, вставлено зеркало. Восемнадцать тысяч леев мы заплатили за зеркало.

— Садись, дорогая Корнелия, — приглашала ее мать Герасима. — Садись.

— Спасибо. Знаете, я привыкла к своим стульям. У меня их шесть, все одинаковые, обитые толстой полосатой материей. Четыре тысячи за кусок.

Увидев Герасима, она широко раскрыла глаза:

— Ты выше, чем я себе представляла. Ну, ничего, в моей кровати ты все-таки поместишься. Она тоже полированная и в ширину такая же, как в длину. Не знаю, уставится ли вся моя мебель в этой комнате!

Петре, который вернулся домой позднее Герасима, подлетел к Корнелии и оглядел ее со всех сторон.

— Значит, ты и есть Корнелия…

Он взглянул на Герасима, потом пошел на кухню, чтобы посмотреть, что привезла девушка съестного из Инеу. Должно быть, обследование удовлетворило Петре. Возвратившись в комнату, он сказал еще несколько фраз, а потом как бы невзначай спросил:

— Когда мы будем обедать?

Разумеется, тарелки у Корнелии дома блестели лучше, а края у них были резные.

— И они все в голубеньких цветочках. Я говорю, что это незабудки, а мама говорит, что они никак не называются. Разве может быть, чтобы цветы никак не назывались?

Герасим ел молча и все время думал об Анне. «Куда это она исчезла?» Вот уже несколько дней, как он вышел из больницы и исходил весь город, надеясь напасть на ее след. Но она исчезла. Он жалел, что не спросил у нее фамилию. Если бы он знал ее фамилию, все было бы проще. Он отправился бы к Албу, и тот нашел бы ее в двадцать четыре часа. Однажды ему пришла в голову мысль как-нибудь зайти к Албу, может быть, он сумеет и так разыскать Анну, просто по описанию. Потом он понял, что показался бы Албу смешным, а этого он не хотел ни за что на свете. Тем более, что Албу, которого он встречал после освобождения только четыре или пять раз, держался с ним сдержанно, официально.

Вечером после ужина Корнелия, оставшись наедине с Герасимом, спросила его:

— Ты в партии, Герасим?

— Да. А почему ты об этом спрашиваешь?

— Просто так. Вот отец обрадуется! Он оказал, что было бы неплохо, если бы ты оказался партийным. Потому что теперь хорошо, когда в семье кто-нибудь партийный. Правда ведь?

Герасим улыбнулся.

— Скажи мне, сколько времени ты думаешь пробыть у нас?

— Этого мне папаша не сказал. Он велел только поехать сюда и пожить здесь, чтобы ты меня хорошенько разглядел. И еще одну вещь он мне сказал, но про это мне стыдно говорить.

Герасим не ответил. «Если ей стыдно, пусть лучше помолчит».

— Я все-таки скажу тебе, — засмеялась Корнелия и потупилась. — Он предупредил, чтобы я себя хорошо вела.

— Дельный совет, — пробормотал Герасим. — И ты соблюдай его.

— Надо слушаться, раз папаша сказал.

Мать Герасима готовила в спальне постель для Корнелии.

— Ты, моя дорогая, спи там, а Герасим и Петре будут спать здесь, в кухне.

— А ты, мама? — спросил Герасим.

— Я говорила с госпожой Роси, буду ночевать у нее. Муж ее все еще в Сибиу. Приедет только послезавтра… Петре не вернулся?

— Нет, — сердито ответил Герасим.

«Хоть бы пришел Петре, чтобы мне не оставаться одному с Корнелией».

Петре вернулся домой после полуночи, он был немножко навеселе.

— Я сидел с друзьями в «Трех вшах». Вино — напиток богов. Больше никогда не пойду в «Золотую змею». А девушка где?

Герасим, кивнул на дверь.

— Там, в комнате.

— Ну, вы договорились? Ты берешь ее?

— Ты что, с ума сошел?

— А почему бы тебе ее не взять? — настаивал Петре. — Она недурна, да и мне кое-что перепадет. От обеда что-нибудь осталось?

— Осталось.

Дверь комнаты открылась, показалась голова Корнелии:

— Кто пришел?..

— Это я, дорогая Корнелия, — ответил ей Петре. — Я думал, ты спишь.

— Не могу уснуть. Мне хотелось бы немножко поболтать с вами. Я думала, что в городе не так рано ложатся, как у нас в Инеу.

— Пора спать, — угрюмо проговорил Герасим. — Утром на работу.

— Я работаю вечером, — сказал Петре. — Если хочешь побеседовать со мной, дорогая Корнелия, то я с большим удовольствием. Постараюсь заменить брата.

— Тогда я накину что-нибудь, — сказала Корнелия и скрылась.

— Что ты не даешь ей спокойно спать?

— A-а, если она тебя интересует, тогда другое дело… Пожалуйста.

— Да не нужна она мне!

— Тогда чего тебе надо? Бедная девушка приезжает из Инеу, чтобы найти себе мужчину, а ты хочешь, чтобы она вернулась домой ни с чем? Я немножко развлеку ее. — Он подмигнул.

Герасим хотел дать ему пощечину, но потом передумал. Он лег и натянул одеяло на голову. Прошло всего несколько минут, и он услышал, как Петре вошел к Корнелии. Герасим старался уснуть, но сон бежал от него. Потом до него донесся пронзительный смех Корнелии, он прислушался, Корнелия снова засмеялась:

— Ой, Петре, не щекочи меня…

«Надо бы войти к ним, — сказал себе Герасим, но тут же раздумал. — Чего я буду соваться? Она вооружена отцовскими советами, а Петре… Ну что ж, это его дело».

— И ты говоришь, что у тебя много подушек? — послышался голос Петре.

— Восемь, — ответила Корнелия и снова засмеялась.

— Больших?

— Петре!..

— А виноградники у вас есть?

— Два гектара…

— А сколько это дает вина?

— Петре!.. Петре!..

— Тише, а то услышит Герасим.

Герасим снова натянул на голову одеяло. Ему вспомнилась Анна, ее шелковистые волосы, белые руки, и он сжал кулаки.