Герасима Хорват встретил в столовой.

— Ну, что скажешь, ты смотрел эти станки?

— Да, смотрел… Там больше восьмидесяти станков. Они нисколько не хуже тех, которые работают. Правда, я не смог их основательно проверить. Возможно, есть и негодные. Но надо непременно попытаться их смонтировать. Я уже подумал и о том, где можно их монтировать. В здании, которое строится для сушильни. Старую сушильню можно пока подновить, и она прослужит еще лет десять.

Глава VII

Когда гудок известил об окончании работы, солнце уже медленно опускалось за большой фабричный двор. Это было какое-то странное, укутанное в тонкую серую пелену солнце, о котором можно было только догадываться, его тепло незаметно проникало в кровь вместе с неясным трепетом весны. Истоптанную землю заливала грязь, возле стен еще виднелись пятна снега, повсюду валялись мятые бумажки и горелые корки черного хлеба.

Поднявшийся ветер нес с вокзала волну черного едкого дыма, слышалось пыхтенье паровозов, они словно отдыхали после долгого пути. Медленно проплыло облако, расползаясь, как пряжа, и слилось с дымом, клубившимся над стройными трубами из красноватого кирпича.

Герасим вышел во двор. После сухого, наполненного жужжанием воздуха цеха весенняя свежесть ясного дня заставила его остановиться. Он часто заморгал, снял засаленную изъеденную молью кепку и провел рукой по густым жестким коротко подстриженным волосам.

Из ткацкого цеха выходили группами мужчины и женщины. Они громко разговаривали, некоторые закуривали большие самокрутки из газетной бумаги. Они проходили мимо Герасима, и какой-то молодой человек в заплатанном пиджаке спросил:

— Что, Герасим, ждешь девушку?

— Нет, он святой, — засмеялась темноволосая женщина в съехавшем набок платке. — Он хочет стать священником.

— Эй, двигай с нами… По пути зайдем в «Черного козла». У Кормоша такое вино… Вроде как лекарство для аппетита.

— За аппетитом дело не станет… — засмеялся Герасим и почувствовал, что смутился.

— Оно-то, конечно, так, — сказала женщина, сразу помрачнев, — да только вот жевать нечего…

— Ладно, ладно, — перебил ее Герасим.

— Ничего, все будет, — сказал юноша в заплатанном пиджаке и подмигнул остальным. — Спросите-ка Герасима.

Они ушли, спокойно разговаривая, топая огромными ботинками по залитому водой двору.

Герасим направился к котельной. Посреди двора у большой лужи он остановился: сквозь дырявую подметку в левый сапог просочилась вода. Выругался сквозь зубы. Он снова забыл подложить газету. «У меня заржавеют кости», — зло подумал он. На цыпочках пробрался у самой стенки, подпрыгивая на одной ноге.

Из котельной вышли двое рабочих в промасленных пиджаках.

— Трифан здесь? — спросил Герасим.

— Колдует чего-то у котла. Как будто это котел его дедушки, — бросил один из них с досадой.

— Да, да, — как эхо, откликнулся другой. — Боится, как бы не разорился барон. Вот уже было бы горе! На какие доходы, черт его дери, станет он тогда жить?

— Иди, иди, — показал на дверь первый, — Трифан там.

Герасим вошел. Снял грязную куртку и бросил ее на ящик. Цементный пол был жирный, черный от масла и скользкий. Трифан сидел на корточках у четвертого котла и мешал в топке длинным стальным ломом.

Услышав приглушенный звук шагов, Трифан обернулся.

— Это ты? — спросил он. — А ну-ка помоги мне. Черт его знает, что с этим кабаном случилось. Как будто у него чахотка. Кашляет, как старая карга. Дай-ка мне сигарету.

— Ты же знаешь, что я не курю.

— Жалко, ну что ж, у каждого свои слабости. Что это с тобой? — спросил он грубовато, заметив, что Герасим чем-то расстроен.

— Ничего. Что со мной может быть? — Герасим сел на край ящика с углем. — Знаешь, кто-то опять мутит рабочих…

— Симон?

— Не знаю. Может быть, и он. Следовало бы, по-моему, хорошенько поколотить его!

— Это ему не повредило бы, — согласился Трифан.

— Ты думаешь? — Герасим вопросительно посмотрел на него.

— Не говори глупостей. Ты мог бы это сделать?.

— Пожалуй, что да, — признался Герасим. — Иногда я не знаю, что бы я сделал…

— Когда я был молодым, — начал Трифан, — мне страшно нравились драки.

— А теперь?

— Ну и теперь, но по-другому. Более разумные. Тогда мне казалось, что всё на свете живет один день, как мотылек. — Он бросил лом и приглушил звон, наступив на лом деревянным каблуком. — Но здесь дело не в Симоне, а в Вольмане.

— Ты думаешь, он опять будет против?

— Нет, — сказал Трифан насмешливо. — Он наденет голубую блузу, придет и скажет: «Ну, дорогие товарищи, давайте собирать станки. Соберем их. Я возьму на себя все расходы». Трифан выпучил глаза и смешно прошептал: «Ну, пошли, дорогие друзья».

— Брось шутить. Я не о нем говорю, а о рабочих.

Трифан не ответил. Он взял лом и снова стал шарить в топке, потом приставил лом к закопченной стене. Герасим внимательно следил за ним, в глазах его промелькнуло недовольство. Трифан выпрямился, вздохнул, вымыл руки коричневым мылом и заботливо завернул кусок в газету.

— Где ты обедаешь, Герасим? — спросил он.

— Дома.

— Пошли к нам, — позвал его Трифан и замолчал, как будто пожалел о том, что сказал.

— Ладно, — сразу же согласился Герасим.

Оба вышли во двор и быстро прошли, мимо здания дирекции. Окна были закрыты, а окно Вольмана задернуто плюшевой шторой.

Они спешили. Герасим только сейчас почувствовал, что страшно голоден. Утром он съел кусок черного кислого хлеба. Он бросил признательный взгляд на Трифана, тяжело шагавшего перед ним, слегка раскачиваясь. Герасим отстал от Трифана, обернулся и посмотрел на сгрудившиеся здания фабрики, на корпус дирекции — белоснежные стены, множество окон с решетками из голубоватого железа; низкое здание прядильни, казалось, стояло на коленях, а трубы походили на гигантские колья, воткнутые между — стен. Дальше, за трубами, проглядывали сквозь черные ветви черешни, красные крыши поселка, где жили служащие. Двор теперь был пуст, грязен и печален, кое-где валялись куски ржавого железа, а на стенах висели обрывки объявлений, написанных от руки кривыми неровными буквами.

У проходной рядом с Дудэу стояли двое рабочих. Трифан узнал их издали. Один был Поп, а другой Иова Жилован, молодой сборщик из прядильного цеха, недавно избранный в профсоюзный комитет.

— А ну-ка, — дернул Трифан Герасима за рукав. — Может быть, узнаем что-нибудь о заседании у барона.

«И ты, точно баба», — с горечью подумал Герасим и посмотрел на Трифана.

Поп, как всегда; казалось, сердился на своего собеседника.

— Зря ты кормишь меня лозунгами, смотри, какой я худой. — Он загнул рукав пиджака, обнажив тощую руку, поросшую серебристыми волосками. — Зря сердишься, Жилован, и все читаешь мне из Маркса. Он хорошо говорит, ничего не скажешь, но с пустыми кишками сам черт тебя не будет слушать.

— Социализм, дорогой товарищ Поп, не строится. за одну ночь.

— Это все лозунги, — презрительно отмахнулся Поп и повернулся к Герасиму и Трифану. — Что ты скажешь, Герасим?

— Я не знаю, о чем вы спорите, о полотне или о станках, которые мы собираемся монтировать.

— О кишках, — пояснил Жилован. — О чем еще может говорить старый Поп?

— Сам ты старый хрыч! — огрызнулся Поп и повернулся к нему спиной.

Они вчетвером вышли на улицу и направились к городу. Поп шел впереди большими шагами, шаркая подошвами. Герасим смотрел на его худые плечи и узкий затылок. На мгновение ему стало жаль Попа, и он рассердился на себя.

— Как будто вам больше нечего делать, как только ссориться, — сказал Трифан. — Лучше бы вы поссорились из-за сборки станков, с которой тянут вот уже третью неделю.

— Ну, — сердито подпрыгнул Поп. — Вижу что и ты вздумал читать мне из Библии.

— Послушай, Поп, — перебил его Трифан, — ты как будто не рабочий вовсе…

— Кто же я, святой, что ли? Барон? А ты знаешь, что я сегодня еще не ел?