Трифан задумчиво слушал его. «Да, с Попом необходимо побеседовать».

— Слушай, Поп, какие у тебя сейчас дела?

Поп удивленно посмотрел на него.

— Дела? Никаких. Может быть, ты хочешь пригласить меня к себе пообедать?

— Вот именно.

— Ну, тогда о чем говорить!

Жилован нахмурился.

— Только об этом ты и умеешь говорить. У нас урчит в животе, урчит в животе… У всех урчит в животе… У двухсот текстильщиков, которые сидят без работы, еще громче урчит… А почему они сидят без работы? Потому что мы говорим о своем брюхе, а на складе ржавеют восемьдесят станков… черт меня подери, если они не такие же нетронутые, как девушка в пятнадцать лет! Совсем еще новые, но разобранные. Лежат под дождем и снегом, их обдувает ветер, и они грустят. Только что не говорят. Если бы эти станки заговорили…

— Ну, и что бы они сказали? — спросил насмешливо Поп.

— Они сказали бы: «Соберите нас!» — Жиловая выпятил грудь и продолжал — Ты только подумай. Хлопок входит в чесальню, выходит оттуда причесанный, как невеста, а потом лежит и ждет, так как не хватает машин. Так почему же бездействуют восемьдесят станков? — Он потер лоб. — Может быть, их еще больше, ведь трудно сосчитать, сейчас это груда железа. Нужно их смонтировать! Только и всего.

Поп рассмеялся:

— Хорошо, что тебя выбрали в комитет… Ты говоришь так, будто вытянул хорошую Карту… Да, а скажи-ка: когда ты был дома у барона, ты хоть разок открыл рот? А?..

Жилован с досадой посмотрел на него.

— А ну пойдем все к нам обедать, — сказал Трифан, не глядя на них. — Поедим, что найдется. Там и поговорим. Не стоит ссориться на улице.

— Эге, смотри, где скрываются кулаки, — засмеялся Жилован. — Полный амбар хлеба, зарезано пять свиней. Сегодня, верно, будет подан жареный гусь.

— С капустой, — выкрикнул Поп. — С капустой и перцем.

— Нет. Молочный поросенок, — причмокнул губами Жилован.

— Думаю, что вы угадали, братцы. Пошли, а то поздно.

Было только три часа, но солнце уже спряталось за крыши, и на юге медленно заволакивала землю серовато-синеватая завеса. Они прошли мимо общежития для учеников и посмотрели на обгоревшие, разрушенные стены. Бомба попала как раз в угол здания, повредив часть фасада и боковую стенку. Расколотые надвое гипсовые пилястры и украшения по фасаду изрешечены пулями. Лестницы вились в пустоте, словно плющ, их железные перила обгорели и покривились.

— Нужно бы это здание отстроить, — тихо сказал Герасим.

Каждый раз, проходя мимо общежития, он вспоминал о тех девяти учениках, которые нашли свою смерть под обломками. Как будто видел их всех там, на цементном полу в коридоре, куда их положили, перед тем как похоронить.

Трифан жил недалеко от Муреша, на тихой кривой уловке. Дома с балкончиками, и перед каждым небольшой палисадник.

Они остановились у желтых ворот. Трифан, казалось, о чем-то задумался.

— Вот жена твоя расшумится! — шепнул ему Герасим. — Только не осрамитесь.

— Эй, что ты нас держишь на улице? — крикнул Поп. — Или хочешь, чтобы у нас еще больше разыгрался аппетит?

— Входите, входите! — пригласил их Трифан нерешительно. — Собаки у меня нет.

— Не боишься, что тебя обкрадут?

Жена Трифана, услышавшая шаги во дворе, открыла дверь кухни и выглянула. Увидев их всех, она нахмурилась и скрылась, хлопнув дверью.

— Наверное, будет дождь, — сказал Герасим, глядя на небо.

— Иди ты к черту, — набросился на него Трифан. Потом открыл дверь. — Пожалуйста, входите.

Елена стояла к ним спиной и едва слышно ответила на их приветствие. Она еще ниже нагнулась над плитой, на которой клокотала красная эмалированная кастрюля. Рядом, на скамеечке, подпершись кулачком, сидела дочь Трифана, Марта, в вылинявшем ситцевом платье. Она сидела молча, задумавшись, ее никто и не заметил.

— Добрый день, — сказал Герасим, — Трифан пригласил нас пообедать. Он говорит, что…

— Знаешь, — Трифан быстро подошел к жене, — нам надо поговорить о важных вещах.

— Будут есть, что дадут, — вздохнула Елена и недовольно отвернулась к плите.

Они быстро съели тушеную картошку. Мяса не было. Поп громко пыхтел, жадно глотая большие куски мамалыги. Жилован чувствовал себя неловко и удивлялся Герасиму, который держался совсем как дома. Несколько раз он поглядывал на Елену, стараясь угадать, что она думает, но хозяйка все время возилась у плиты и не смотрела на них. Они кончили есть, закурили.

Трифан заметил, что Марта чем-то огорчена. Он встал из-за стола и подошел к ней.

— Что с тобой, доченька? — спросил он шепотом.

Она покраснела.

— Папа… знаешь… вечером в «Савойе» идет хороший фильм. Нели звала меня… но у нее… у нее нет денег на билет.

Трифан вздохнул и порылся в карманах.

— Это очень, очень хороший фильм, — добавила она шепотом, вся зардевшись от смущения. — Играют Тайрон Пауэр и Хамффи Богарт.

— Разрази их обоих господь, — пробормотал Трифан.

— Идите, пожалуйста, в комнату, у меня здесь свои дела, — сказала Елена и показала на гору грязной посуды.

— Нет, мы останемся на кухне, — возразил Трифан. — Ты что? Хочешь, чтобы мы закоптили тебе занавески и чтобы после того, как они уйдут, я выслушивал четырехчасовую литургию? Сидите здесь!

— Георге! — неуверенно запротестовала Елена. — Что они подумают?

— Ничего. Обед был очень вкусным, — сказал Герасим.

— Только маловато, — сказал Поп, нисколько не смущаясь.

— Но ведь вы не предупредили, что придете…

— Ничего, и завтра будет день. Придем завтра.

— Нет уж, оставайтесь дома, — нахмурился Трифан.

Он снова сел и начал вертеть в руках пустой стакан.

Табачный дым был таким едким, что Елена, не в силах больше выносить его, пошла поболтать о дороговизне с соседкой, тетушкой Линой.

— Ну, — сказал Герасим. — Все ясно как день. Восемьдесят станков валяются на складе. Кого беспокоит, что производство не увеличивается? Вольмана? Нет, нас!

— А если барон не хочет их вводить в строй? — спросил Трифан, потягиваясь.

— Тогда мы его заставим.

— И все-таки я не понимаю, — вступил в разговор Поп. — Не понимаю. Если больше станков, значит, увеличивается производство и еще больше зарабатывает его светлость. Почему же, черт его возьми, он не хочет? Глядишь, и нам перепадет премия… Какое-нибудь полотно из отходов, чтобы каждый из нас смог сшить себе по полштанины.

— Вначале и я так думал, — сказал Жилован. — Когда я был у него дома, я даже хотел спросить его.

— Ну?

— Не спросил, не успел. Разразился скандал…

Трифан подсел поближе к Жиловану.

— Кому пришла мысль проводить совместное заседание у барона на дому?

— Не знаю. Меня позвал Симон и посадил в машину барона. Я спрашиваю его: «Что случилось?» — «Едем на заседание к барону, потому что господин барон очень занят и не может принять нас на фабрике». Я поехал. Ну и квартира у него…

— Оставь ты квартиру.

— Как это оставь? Я никогда, с тех пор как мать меня на свет божий родила, не видывал ничего подобного. Когда я очутился у него в комнате, я растерялся, как ребенок. У меня глаза разбежались. Кругом только шелк и мрамор. Как в сказке. До сих пор не пойму, откуда шел свет. Я таращил глаза, но не увидел ни одной лампочки. А в комнате было светло, как днем.

— Правда, что он выпил стакан вина за партию?

— Нет, неправда! Мы сели на стулья из черного дерева, обитые тканью «Дита», вытканной у нас, но не на четырех катках, а на шестнадцати и с двойной крученой нитью. Я даже не успел все осмотреть, как увидел, что барон поднялся с места. Он держал в руке стакан с вином и предложил выпить с ним за рабочих.

— И Симон захлопал в ладоши, — перебил его Трифан.

— Да! Он захлопал в ладоши. Как сумасшедший. Барон выпил залпом, потом, видя, что мы не пьем, бросил стакан на пол. «Ну, — сказал он, — будьте смелыми, господа, речь идет о рабочих, бросайте стаканы!» Это были тяжелые хрустальные стаканы. Мне было жаль бить их. Симон выпустил из рук свой стакан. Он не разбился, упал на ковер. Я посмотрел на Хорвата. Ты знаешь, какие у него маленькие глазки вообще. А тогда у него вместо глаз были только две черненькие точечки. У него дрожали брови. «Вы не умеете кутить, господа», — сказал барон. И смерил нас взглядом. Тогда Хорват рассмеялся и сказал: «Как, черт возьми, не умеем!..» Схватился за скатерть и дернул изо всех сил. Хрусталь и фарфор — все зазвенело и полетело на пол. Слышно было, как под ногами Хорвата хрустят осколки. Барон побледнел, встал с места. Поднялся и Хорват. Сказал: «У вас есть еще стаканы, господин барон? А то я хотел бы выпить за буржуазию…».