— Есть… есть… Я вам построю две триумфальные арки… Две арки… Только отпустите меня… У меня двое детей… Отпустите меня…

— Ну вот, видишь, как хорошо, когда мы находим общий язык…

Все расхохотались. Только Паску с досадой посмотрел на Хорвата.

— Почему ты не — выбросил его?.. Он ведь врет, как свинья!.. Нет у него никаких детей. Он бьет служащих примарии… Он и моему отцу дал пощечину, черт бы его побрал! Выбрось его!..

Потом, увидев, что Хорват не собирается выбрасывать примаря, Паску сам бросился к тому. Примарь схватил Хорвата за руку и спрятался у него за спиной. Хорват преградил дорогу Паску:

— Успокойся… Не будь дикарем! Придет время, рассчитаемся.

Когда Паску успокоился, Хорват повернулся к примарю:

— Думаю, что теперь мы договорились. Завтра утром ты примешься за постройку триумфальной арки.

По дороге домой Трифан упрекал Хорвата:

— Не надо было так шутить с примарем… Он может нам еще пригодиться.

— Если нам понадобится примарь, мы поставим кого-нибудь из наших.

Трифан неодобрительно покачал головой. Все это казалось ему слишком сложным. Он спросил:

— Ты не думаешь, что было бы лучше подождать распоряжений сверху?..

— Ну да, — иронически согласился Хорват. — Вероятно, завтра или послезавтра мы получим указания. Я уже вижу их: «Создайте местную партийную организацию». А то какие же еще распоряжения мы можем получить?.. Сейчас, в эти дни, связных используют для дел поважнее. На то мы и коммунисты, чтобы не плестись в хвосте событий. Конечно, через день-два, когда придут советские войска и установится порядок, все будет легче. Но до тех пор мы не имеем права сидеть сложа руки! И не забывай: советские воины тоже ждут нашей помощи. Немцы разрушили аэропорт. Нужно будет его восстановить.

У обочины тротуара бедно одетая женщина продавала вареные кукурузные початки. Товар ее лежал в новенькой детской коляске.

— Если бы ты не вернулся, — задумчиво сказал Трифан, — мы сидели бы и ждали манны небесной.

— Неправда! Вчера мы заглянули к Фаркашу. Он был как раз занят созданием партийной организации на фабрике. Я посмотрел на собравшихся людей и кое-кого узнал, Одного из них арестовали вместе со мной, ничего не нашли и через три месяца выпустили. Через него мы наладили связь с Бухарестом, а я вот до сих пор даже не знаю, как его зовут. Такие люди, как он, не станут ждать манны небесной… Потом, ведь и Фар-каш вернулся, и Бэрбуц здесь. Он хорошо работал. У него не было ни одного провала.

— Да, не было, верно, только…

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего… Просто подумал вслух. Черт его разберет, что на свете происходит, Может, купим кукурузы?

— Не надо. И советую тебе, Трифан, не думать вслух. Это вредно. Да, скажи мне, ты ведь все время жил в городе? Кто помогал моей жене?

— Не знаю.

Хорват потер подбородок:

— Все вы — славные ребята. Ей так и не удалось ничего узнать. Каждую неделю она получала деньги: клали под дверь. Она мне рассказывала, что хотела проследить, но так и не смогла этого обнаружить.

Хорват замолчал. Потом, пройдя несколько шагов, хлопнул Трифана по плечу:

— А еще говоришь, что, если бы я не вернулся, вы сидели бы сложа руки… Эх, если бы я не был таким безобразно толстым… Ну да ничего! Столько надо сделать, что скоро я похудею не меньше, чем на двадцать килограммов. — Он засмеялся. — Вот увидишь, я стану самым красивым парнем в Араде.

— Никогда не поймешь, шутишь ты или говоришь серьезно.

— Ладно, не философствуй. Как поживает твоя Елена?..

— Постарела.

— Ну, с тобой это не удивительно. Все пьешь?..

— Когда есть, что выпить…

— Сейчас воздержись от выпивки.

Затем без всякого перехода Хорват заговорил о Герасиме, которого считал стоящим парнем.

— Верно! — подтвердил Трифан. — Хороший парень…

Около префектуры они расстались. Хорват направился к уездному комитету партии, а Трифан пошел домой.

Только подойдя к зданию уездного комитета, Хорват пожалел, что не зашел сначала домой. Надо было все же сказать Флорике, что ночью он дежурит, что ему поручено наблюдение за пикетами. Но в помещении он сразу же забыл о жене. Сорок полицейских, выделенных полицией в помощь гражданским патрулям, стояли, выстроившись в ряд, и ждали приказа, чтобы разойтись по городу. Рабочие, железнодорожники и слесари с вагоностроительного завода были вооружены. У одних было немецкое оружие, захваченное у эсэсовцев в аэропорте, у других — винтовки городского гарнизона, присланные Вику.

Ружа, преподаватель химии в лицее Гибы Бирты, низенький человек с выпуклым, как мяч, лбом и светлыми жирными волосами, которому поручено было провести чистку в полиции, доложил Хорвату, что во время выполнения операции произошла стычка и он вынужден был применить оружие.

— Двое погибло, — закончил учитель. Он говорил тихо, смущаясь. — Я перенес трупы в морг. Томеску я еще не арестовал. Но, по имеющимся у нас сведениям, он будет сегодня вечером в «Серой крысе». Прошу вас дать мне четырех человек для облавы.

Хорват назвал ему фамилии и посоветовал не прибегать к оружию. Ружа пообещал сделать все возможное. Хорват провожал его взглядом, пока тот не вошел в актовый зал, где члены Союза коммунистической молодежи рисовали плакаты. Ружа должен был выбрать там какую-нибудь женщину для предстоящей операции, так как появление в «Серой крысе» пятерых мужчин могло показаться подозрительным.

Пикеты располагались на перекрестках центральных улиц, близ учреждений. Во втором пикете у примарии Хорват увидел Герасима и заворчал:

— Тебе чего здесь надо?.. Ты прекрасно знаешь, что тебе заступать на дежурство в два часа… Почему не спишь?..

— Не хочется, — засмеялся Герасим, — и потом дома мне скучно.

Хорват приказал ему отправляться домой. Герасим, надувшись, ушел. Узнав на улице от пикетчиков, что в «Серой крысе» готовится облава на комиссара полиции Томеску, он обрадовался. Домой он идти не думал, поэтому отправился в «Серую крысу».

«Серая крыса» была «истинно румынским» рестораном. Здесь впервые в городе появилось объявление: «Евреям вход воспрещен», здесь в узком кругу проводились пленумы «исторических» партий. Владелец ресторана кулак моц, «чистокровный румын», ловко спекулируя на этом, в короткое время стал одной из самых известных в городе политических фигур. На национальных праздниках 10 мая и 24 января[5] он стоял на главной трибуне; он пел в румынском церковном хоре и был вице-президентом благотворительной Ассоциации румынских женщин, проживающих по ту сторону Карпат.

После разгрома немцев он сразу же нанял певицу, еврейку Розенцвейг, и развесил по городу афиши с ее именем.

В ресторане на старых цветных табличках с надписями: «Говорите по-румынски» — и других в том же духе теперь появился новый текст: «Алкоголь затемняет рассудок», «Кредит умер» и «Клиенты в состоянии опьянения не обслуживаются».

Герасим вошел в ресторан. Он не заметил ни новых надписей, ни желтых лент, на которых красовалось: «Сегодня поет Нуци Розенцвейг».

Засунув руки в карманы и нащупав пистолет, старый кольт, долго хранившийся в погребе, он стал пробираться между столиками. Посреди зала, возле бетонной колонны, поддерживающей потолок, он увидел свободный столик. Сел. Поблизости от него два барышника обсуждали болезни лошадей, которые якобы свирепствовали в уезде; после каждого глотка рома они целовались. Официантки, сравнительно молоденькие девушки в прозрачных блузках с национальным узором, ловко лавировали между столиками. Рассматривая многочисленных посетителей ресторана, Герасим оперся локтями на стол и только тогда заметил прислоненную к стакану карточку, на которой было напечатано: «Занято». Он огляделся и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, сунул карточку в карман, потом расстегнул ворот рубашки и закурил сигарету. Заказав пол-литра вина, он осмотрел зал, пытаясь определить по внешности комиссара полиции Томеску. Единственным, кто мог им оказаться, был высокий мужчина со шрамом под левым глазом, но официантка сказала, что это владелец бойни. Остальные посетители походили на дельцов, случайных политиканов, а некоторые на студентов ветеринарного института.