«Эмиль» всем понравилось.

– У Констанцы, когда она была маленькая, был тюлень, – сказала моя мать. – Она вечно тёрла свои ласты об тюленью морду и при этом сосала палец. Через некоторое время тюлень стал совершенно грязным, кругом одни бактерии. Неприятное зрелище, действительно неприятное.

Ну вот, началось. Удивительно, но я приняла это с гораздо большим самообладанием, чем я думала. Наверное, из-за узелка в груди. Такой узелок заставляет человека даже самые неловкие ситуации переносить стоически, потому что в голове крутится одна мысль: «Да ладно, бывает и хуже».

– Она обожала эту уродливую игрушку, – сказал отец. – Всё время таскала её с собой и целовала. И когда однажды её младший брат бросил зверюгу в навозную яму, она полезла за ней и вытащила её оттуда.

– Ах, как мило, – сказала Полли.

– Какое там мило! – ответила моя мать. – Ребёнок ещё долгое время пах навозом. Особенно в дождь.

– В школе никто не хотел рядом с ней сидеть, – добавил отец.

Да ладно, бывает и хуже.

Я искоса посмотрела на Антона, надеясь, что он не будет расспрашивать моих родителей о моих успехах певицы, спасательницы и шахматистки. Но, очевидно, ему было достаточно той информации, которую оглашали сейчас мои родители. Он поднял свой бокал и чокнулся со мной.

На этом тема навозной ямы была исчерпана.

– И как звали твоего тюленя? – поинтересовалась Эмили.

Я ответила, что уже не помню.

– Его звали Вонючка, – ответил мой отец.

Антон под столом взял меня за руку.

– Так его назвал её брат, – сказала мать. – Он на три года моложе Констанцы, но научился кататься на велосипеде на полгода раньше неё. У неё во всём была задержка в развитии.

Антон сжал мою руку под столом.

– Кроме рождения детей, – сказал отец. – Тут наш сын, к сожалению, отстаёт.

– Но других причин жаловаться на него у нас нет, – сказала моя мать, садясь на своего любимого конька: она обожала говорить о моём брате. В иерархии любимых тем он опережал больную ногу тёти Герти и погоду. Пожатие Антона стало сильнее. К сожалению, мне пришлось выпустить его руку, когда принесли суп.

Во время двух последующих перемен блюд моя мать рассказывала Антону, Полли и Рудольфу, какой замечательный человек мой брат. Отец иногда перебивал её, когда она забывала рассказать о чём-нибудь особенно замечательном из того, что мой брат сделал, мог сделать или сделал бы в будущем.

Поскольку я знала о моём замечательном брате всё, то я в это время общалась с детьми и медвежонком Эмилем.

– А ты знаком с медвежонком Валентины? – спросила я Эмиля.

– Да, он знаком, – ответила Эмма. – Валентина приносила его в школу во время дня игрушек. И он совсем не такой противный, как рассказывала София, он просто старый.

– И вы собираетесь как-нибудь встретиться после школы, ты и Валентина?

Эмили покачала головой.

– Не получится. Валентине после школы приходится идти к Софии домой.

– То есть она подруга Софии?

– Нет, совсем нет. Но Валентинина мать убирается у Софии дома.

– Вот оно что.

– Бедняга, верно? – Эмили начала кормить медвежонка супом. Почему она сегодня такая милая? Со своим медведем и с нами. Где её мрачный взгляд и язвительные замечания? Я слегка забеспокоилась. Может, она дожидалась удобного момента, чтобы плеснуть майонеза в еду Юлиуса?

Во время горячего блюда произошла решительная смена темы разговора: от великолепия моего брата к рождеству в общем и в частности. С общим мы покончили быстро: все придерживались мнения, что оно слишком быстро приближается. В частности речь зашла о том, кто и где собирается проводить рождество в этом году.

– Мы в середине декабря на шесть недель улизнём на Канары, – сказал Рудольф.

– Эмили на каникулах улетит, вероятнее всего, к матери и сестре в Лондон, – сказал Антон. – Или Молли прилетит сюда. Или же Джейн возьмёт обоих детей на лыжный курорт в Швейцарии, если ей дадут отпуск.

Ага. На рождество, значит, всё может ещё усложниться. С дочерью номер два. Очень мило, что он меня предупредил заранее.

До сих пор я о рождестве ещё не думала. Я не замечала дедов-морозов и ёлочные игрушки в магазинах. Но в глубине души я надеялась, что Антон будет праздновать рождество с нами. По возможности без Эмили.

– Вы наверняка поедете к твоим родителям на Пеллворм, – сказал Антон.

Да, он бы был не против.

– Последние годы они всё время были у нас, – сказал мой отец. – Лоренцу тоже нужно было отдохнуть от озорников, и мы всегда радуемся, когда мальчик у нас. – Он с любовью посмотрел на Юлиуса.

Нелли откашлялась.

– И его сестра, – сказал мой отец. – Рождество – это детский праздник.

– В этом году нам не надо беспокоиться о Лоренце, – заметила я. – Может быть, мы поедем в Швейцарию кататься на лыжах.

– Ой, да! – сказал Юлиус.

– Хаха, – отреагировал мой отец. – Ты – и лыжи, Констанца!

Моя мать тоже засмеялась.

– Спортивной её не назовёшь, нашу Констанцу. А вот её брат…

– Но она умеет плавать, – сказал Антон. – И она точено красивее своего брата.

– Нее, – ответил отец. – Наша Берта и то плавает лучше.

– Нее, – ответила мать. – У её брата намного более красивые глаза. Он пошёл в меня, а Констанца в тётю Берту. У той такие же светлые ресницы.

Да ладно, бывает и хуже.

Антон снова взял меня под столом за руку и больше не задавал вопросов моим родителям. Это очень радовало. В четверть одиннадцатого мы съели десерт и выпили кофе, и мой отец зевнул. Моя мать тоже начала зевать.

– У вас был длинный день, – сказала я. – Долгая поездка, смена атмосферы…

– Да, пора на боковую, – согласился отец.

– Но нам надо подождать до полуночи, – сказала Полли. – Ведь день рождения Констанцы наступает завтра.

– Да, конечно, – поддержал её Антон.

– Без меня, – сказал мой отец.

– Ах, я тоже за то, чтобы мы отправились в постель, – ответила я. – Я вас всех сердечно приглашаю отпраздновать мой день рожденья завтра вместе со мной. Я буду очень рада.

– Но мы после завтрака уедем, – сказала мать.

Поэтому-то я и радовалась.

Антон со своим отцом стали спорить о том, кто оплатит счёт.

– Я вас всех пригласил, – заявил Антон, но Рудольф возразил:

– Ну не упрямься, это будет наш подарок Констанце.

Антон уступил. Я сердечно поблагодарила его отца.

– Ах, скажите опять что-нибудь по-фризски, – ответил Рудольф. – Мне это так нравится.

– Хуар кён хан велен лиан, – произнесла я (это была одна из немногих фраз, которые я могла произнести по-фризски).

Моя мать спросила:

– Почему ты хочешь одолжить велосипед?

– Это у нас с Рудольфом такая шутка, – объяснила я.

– Мы с Эмили, разумеется, отвезём вас домой, – сказал Антон.

Мы все не влезли бы в его машину, и к тому же родители хотели пойти домой пешком.

– После всей этой еды будет хорошо пройтись, – сказала моя мать, пожимая всем руки. – Особенно отцу Констанцы. После поздней еды у него всегда… – Она понизила голос и прошептала: – Ну, вы знаете.

– Метеоризм, – объяснил мой отец.

Да ладно, бывает и хуже.

Моя мать подала руку Эмили.

– До сви-да-ни-я! – громко сказала она.

– Арривидерчи, – прощебетала Эмили. По-прежнему никаких следов мрачного взгляда. Поэтому я решилась наклониться к ней и пожать руку если не ей, то медвежонку.

– Ну, Эмиль, было приятно с тобой познакомиться, – сказала я. – Ты придёшь завтра на мой день рождения?

– Может быть, я возьму его с собой, – сказала Эмили. И поскольку она при этом почти улыбалась, я сделала ошибку и сказала ей:

– Ты была сегодня очень милой, Эмили.

Её лицо тут же помрачнело.

– Я знаю, – ответила она. – Но это не значит, что ты мне стала нравиться, если ты вдруг так решила.

Окей. Нет, значит нет.

Антон, который, естественно, опять ничего не заметил, поцеловал меня.

– Ты всё ещё меня любишь? – шепнула я ему в ухо.