Надо сказать, что завсегдатаи биржи несут в своем облике некую неуловимую печать, позволяющую почти безошибочно отличить их в толпе. Одетые почти одинаково, с лицами, на которых длительное пребывание на бирже наложило какое-то однотипное выражение — неподвижная мускулатура лица и беспокойно бегающие глаза, — они выделялись среди других своей непохожестью на окружавших и какой-то удивительной монотонной похожестью друг на друга.

Я не интересовался их разговором, пока до моего слуха несколько раз не донеслось знакомое имя — Чарльз Торнтон. Тогда, каюсь, профессиональное любопытство взяло верх над мамиными уроками благовоспитанности, утверждавшими, что нехорошо прислушиваться к беседам посторонних, тебя не касающимся. Я навострил уши.

Вскоре мне стало ясно, что один из маклеров представляет здесь интересы калифорнийских компаний и только что вернулся из Лос-Анджелеса, где находился по каким-то своим делам. Его коллеги учиняли ему пристрастный допрос о Торнтоне. Их интересовало все, каждая мелочь, не только и, я бы даже сказал, не столько положение дел в «Литтон индастриз», сколько манеры, личные привычки, ухватки, времяпрепровождение Торнтона. С удивительной скрупулезностью приехавший выкладывал коллегам все, что ему было известно, какую-то, как думалось мне, мелочную дребедень.

В тот же день я с улыбкой рассказал знакомому дельцу о случайно подслушанной беседе.

— Ну совсем как на деревенской завалинке, — говорил я. — Деловые люди, а интересуются какими-то пустяками, вовсе не имеющими отношения к бизнесу.

Мой собеседник серьезно посмотрел на меня и возразил:

— Вы ошибаетесь, сэр. Это имеет отношение к бизнесу, и притом самое непосредственное. Акции «Литтон индастриз» удивительно быстро повышаются в цене. Настолько быстро, что у привыкших к осторожности биржевиков закрадывается серьезное сомнение, и многие говорят, что тут дело нечисто. Привычная осторожность подсказывает держаться в стороне и в эти акции деньги не вкладывать. С другой стороны, уж очень соблазнительны возможности, с ними связанные. В наших делах имеют значение многие обстоятельства, в том числе и мелочи. В расчет принимается все, не только деловой стиль и почерк хозяина корпорации, не только его квалификация и степень деловой корректности, но и его жизнь, привычки, слабости и даже, если хотите, покрой одежды и марка его автомашины. Все это, конечно, имеет неодинаковую степень важности, но требования нашей профессии делают необходимым брать в расчет все. Ведь мы должны решать вопрос, стоит или не стоит вкладывать доллары в это дело. А когда речь касается долларов, ничто не является мелочью.

Сентенция любопытная и многозначительная. Успехи торнтоновской компании привлекли внимание к ее хозяину. Но у него еще нет устоявшейся репутации. И деловые люди тщательно и всесторонне изучают этого нового в мире большого бизнеса человека, взвешивают, сопоставляют. Правда, Торнтон нелегкий объект как для физиономиста, так и для тех, кто по внешним чертам и деталям быта захотел бы составить представление об этом процветающем дельце.

Обтекаемость — вот, пожалуй, слово, больше всего подходящее к его внешнему облику, ухваткам, стилю. Когда Торнтон одет не в красную ковбойскую рубашку, а в обыкновенный костюм делового человека, когда он восседает не в седле во время своих утренних верховых прогулок, а в конторе своего оффиса, он, право же, ничем не выделяется среди тысяч таких же точно деловых людей, которых вы ежедневно встречаете в конторах корпораций и банков. Несколько выше среднего роста, плотный, с тщательно напомаженными волосами, он своим внешним обликом как бы стремится подчеркнуть свою обычность, стремление ничем не выделяться среди себе подобных. И лишь тяжелый взгляд исподлобья, глубокие складки у опущенных книзу уголков рта и твердая линия подбородка выдают недюжинную волю и характер.

Характеристики Торнтона, которые я слышал из уст людей, его знающих, сталкивающихся с ним в повседневной деятельности, поражают своей противоречивостью, несхожестью одна с другой. Одни говорят о его обаянии, особом качестве подладиться под любого собеседника, понравиться, очаровать в тех случаях, когда он того хочет; другие, наоборот, отмечают угрюмость, скованность, когда он находится на людях. Некоторые считают его скромным, молчаливым, даже каким-то застенчивым, другим же он представляется вульгарным, резким, дурно воспитанным. Одни обращают внимание на ровность, невозмутимость, манеру не повышать голос даже в минуты гнева, другие утверждают, что это не более чем благоприобретенная привычка, и таким же ровным тоном, каким Тэкс просит у секретаря стакан излюбленной им кока-колы, он может обронить несколько фраз, которые оставят без крова и куска хлеба сотни семей.

Каков же он в действительности, этот Тэкс Торнтон, оседлавший не только своего рыжего конька, но и саму фортуну? Этого не знает никто, кроме него самого. Все имеют дело с оболочкой, тщательно продуманным, выверенным и приспосабливаемым к обстоятельствам внешним обликом. О его внутреннем мире, взглядах, об истинном Торнтоне можно лишь догадываться, основываясь на его делах. Но и то сказать, дела — это не так уж мало. Они дают возможность судить о человеке значительно больше, нежели его слова. Недаром американская пословица гласит: «Дела твои говорят так громко, что я не могу расслышать того, что ты говоришь».

Торнтоновские дела говорят в достаточной степени громко.

Когда изучаешь деловые операции Чарльза Торнтона, то ожидаешь встретить этакого техасского ковбоя, стремящегося на полном скаку схватить и стреножить фортуну, подобно тому как во времена скачек родео ковбои заарканивают и связывают несущегося вперед быка.

Тем более совершенно неожидан этот говорящий ровным голосом, никогда не повышающий его, несколько даже медлительный внешне и порой кажущийся вялым человек. Через несколько минут разговора, правда, впечатление медлительности и вялости исчезает, и видно, что присущие дельцу азарт и темперамент просто-напросто взнузданы твердой рукой опытного наездника. Стремление не выделяться внешне, очевидно, не более нежели прием.

Дом, в котором обитает он с женой и двумя сыновьями — двадцатилетним Чарльзом Торнтоном-младшим и восемнадцатилетним Уильямом, — расположен в самом фешенебельном пригороде Лос-Анджелеса. Шикарная вилла, отделанная под испанский замок, всем своим видом являет благополучие своих обитателей. Само название пригорода — Холмби-Хилз — является в мире здешних состоятельных людей доказательством респектабельности. Соседние дома принадлежат семье Уолта Диснея и Бинга Крозби — короля американских шансонов. Свою виллу Торнтон перекупил у Фрэнка Синатры, соблазнив этого популярнейшего певца отступными, вложив в переоборудование и перестройку дома, сооружение плавательного бассейна, декоративную роскошную и диковинную зелень значительные средства.

И все-таки физиономистика и изучение хотя бы и под лупой привычек и манер Чарльза Торнтона, что бы там ни говорил мой знакомый биржевой маклер, для объяснения его успехов и степени надежности его бизнеса, дает неизмеримо меньше, чем изучение хотя бы одной его деловой операции, ее замысла, ее стиля...

Захватив важные позиции в области электроники, оказавшись там одним из первых и потому успев снять наиболее жирные пенки, Торнтон вкусил все преимущества оказавшегося впереди. Ныне на возделываемом поле он уже далеко не единственный пахарь. Привлеченные огромными прибылями, сюда ринулись многие любители кусков пожирней. Среди них такие могущественные и опасные конкуренты, как морганы, дюпоны, да и Говард Хьюз, на спине которого Техасец взобрался на вершину, также стремятся наверстать упущенное.

Хьюз ведет ожесточенную, не на жизнь, а на смерть, да еще окрашиваемую личной ненавистью борьбу с изменившим ему Торнтоном, перехватывая у него многие выгодные правительственные заказы. И если у президента «Литтон индастриз» есть такое неоценимое преимущество, как обширные связи в Вашингтоне, то и Хьюз не лыком шит. За его спиной одно из крупнейших современных состояний Америки — что-то около миллиарда долларов, которые ставят его в один ряд с такими акулами бизнеса, как Гетти и Хант. А по американским условиям это аргумент увесистый.