Они могли, часто по пустякам, совершенно терять свое достоинство. Увидев, например, у какого-нибудь барчука с голыми до колен ногами в башмачках, необычайную заводную игрушку, вроде летающего аэроплана, они, забыв все на свете, унижались и раболепствовали перед ним, пока, наконец, не являлся кто-нибудь из вождей и не призывал к порядку отуманенные головы.

Вообще массы были шатки и неустойчивы и часто из-за какого-нибудь вздора, вроде сладкого, могли легко поступиться интересами всей организации, если за ними вовремя не досмотреть.

Но чем дальше, тем больше они начинали сознавать свое достоинство, — вернее, выгоды своей организованной сплоченности. Например, тот же Печонкин: ему Софья Павловна Дьяконова как-то предлагала взятку за то, чтобы он перевел стоянку отряда от дверей ее комнаты куда-нибудь в другое место. Взятка состояла из целой плитки шоколада. У Печонкина слезы выступили на глазах от жадности при виде этой плитки, но он устоял. Да и не один этот случай. А историческое столкновение с управдомом!..

Результатом этого было то, что каждый из членов отряда, не насчитывающий даже семи лет от роду, оказывался сильнее любого из взрослых квартирантов, которые не представляли из себя такого организованного коллектива, как Отряд имени Буденного.

В особенности в невыгодном положении оказались интеллигенты, которые совершенно не выносили никакой организации, сковывающей свободу личности. Во всей полноте невыгоду этого положения первым испытал на себе Ипполит Кисляков.

В тот момент, когда он рассматривал нарисованную на него карикатуру, весь отряд с замиранием сердца следил за ним из ванной, как охотники следят за тигром, подходящим к приманке. Когда же Кисляков побежал к управдому, было созвано экстренное совещание для выяснения дальнейшей линии поведения.

Прежде всего Саня Тузиков сбегал по уходе Ипполита Кислякова к управдому и спросил официально, без всякого намека на выпрашивание милостыни, остается ли стенгазета после только что имевшего места заявления гражданина Кислякова или снимается. Управдом, отмахнувшись рукой, сказал, что остается, и попросил не лезть к нему.

Саня Тузиков поднялся наверх и, махнув рукой дожидавшимся его, сказал: «В кусты!».

Пока еще было тепло, работа отряда протекала главным образом на дворе, в сиреневых кустах. И когда созывали собрание, то говорили:

«Ты чего в кусты не идешь? Ведь еще вчера оповещали»

или:

«Ведь этот вопрос уже ставился в кустах. Проспал что ли?»

Если же на дворе шел дождь, то коридор в послеобеденные часы заполнялся отрядом имени Буденного и собаками. С собаками, как уже было отмечено, существовали отношения различных оттенков. Классовая рознь проявлялась главным образом на кисляковских собаках. Но это потому, что какая-то барская особенность их сразу лезла в глаза. Всегда они обе — и Джери и бульдог — ходили с бантами на шее и то ли были необычайно высокомерны, то ли нервны, но они не выносили шума, которым сопровождались все действия отряда в коридоре. Они выскакивали туда и с вставшей дыбом шерстью и оскаленными зубами поднимали лай, на что члены отряда отвечали соответствующим выступлением.

Натансоновские собаки, большие немецкие овчарки, наоборот, как-то спокойно вошли в жизнь отряда, во время собраний скромно сидели где-нибудь поблизости и виляли хвостами, разметая ими пыль и сор по полу. Иногда их даже запрягали в тележку для грудных младенцев, и они довольно охотно возили ее взад и вперед по коридору.

В этот день на дворе было тепло и солнечно, поэтому отряд направился в кусты.

Жизнеспособен тот, кто знает, чего он хочет. Отряд имени Буденного знал, чего хотел. Он прежде всего хотел иметь свою территорию. А ее наметил оттягать у Ипполита Кислякова, отрезав у него еще одно окно. В виде тактического шага было намечено издание стенгазеты (районной), в которой из номера в номер решено было разоблачать жизнь жильцов, а главным образом Ипполита Кислякова.

Собрание открылось речью Сани Тузикова, который кратко сообщил о положении дел в данный момент.

Он имел привычку во время речи смотреть в лежащую перед ним тетрадку (книга протоколов) и ударять по ней карандашом. Лоб его в это время наморщивался, а сам он в перерывах делал торопливые движения горлом, чтобы проглотить слюну.

— Я считаю Кислякова чуждым и к тому же разлагающимся элементом, — сказал Саня, — а поэтому ясно… нашу линию нужно продолжать до конца.

Он говорил это и старался не смотреть в тетрадку сидевшего справа Гриши Цибикова, который увлекся рисованием новой карикатуры и, улыбаясь сам с собой, изредка отстранялся от бумаги, чтобы посмотреть издали.

Массы тоже вытягивали шеи и старались заглянуть, забывая о том, что нужно слушать.

Они вообще были слабы в смысле внимательного отношения к делу, — в особенности, если им приходилось долго слушать. Тогда они быстро увядали, ковыряли в носах, провожали взглядом каждую собаку, пробегавшую мимо или наведавшуюся в кусты. Их то и дело развлекал вид бегавших на дворе ребят. Нужен был основательный окрик председателя, чтобы привести в должное состояние их засорившиеся мозги.

Кроме того, у них не было дисциплины мысли; так, например, во время заявления Тузикова один из членов вдруг сообщил, что его мать купила нынче громадный арбуз. Председатель, в отчаянии видя, как это стороннее заявление сразу внесло в ряды отряда мечтательность, должен был употребить крайние усилия, чтобы ликвидировать внезапный упадок делового настроения.

Но сознание необходимости строжайшей дисциплины уже зарождалось в каждом, даже из самых малосознательных, члене.

Каждому окрику они подчинялись беспрекословно.

Собрание вынесло резолюцию о правильности линии, взятой вождями, и о необходимости продолжения ее.

Только во время принятия резолюции Саня Тузиков крикнул на одного пятилетнего члена с белой стриженой головой:

— Будет тебе в носу-то ковырять! Ты голосуешь или не голосуешь?

Следующим был вопрос о средствах отряда, получавшихся из отчисления сумм, которыми располагали члены, в виде перепадавших от родителей выдач на сласти.

Взносы собирались довольно туго. Но вожди прибегали к психологическому воздействию и доказали на деле, что каждый из членов в отдельности при всем желании не может, например, купить мяча для футбола (вопрос, стоявший особенно остро перед каждым из членов) или того же арбуза. Если же отряд будет располагать своим фондом — мяч и какой угодно арбуз будет в их руках. Что и было сделано. Этот арбуз — огромный, белый, с вырезом во весь бок — был куплен нарочно, чтобы наиболее ярким примером победить косное сознание масс. Его ели в коридоре на полу, разрезая на полукруги кухонным ножом. Щеки всех членов отряда были измуслены почти до глаз, потому что каждый выгрызал свою порцию до белого мяса, въедаясь в полукруг арбузной корки. А около вертелись натансоновские собаки, пробовали нюхать бросаемые корки и в недоумении отходили.

— Второй номер газеты выпускаем через неделю, — сказал Саня Тузиков. — Товарищ Цибиков озаботится собиранием материала.

Собрание закончилось. Визг на дворе сразу удвоился.

XXIX

Для Ипполита Кислякова существование отряда было той ложкой дегтя, которая отравляла все его существование. Благодаря дружбе с Полухиным, он почувствовал, что воскрес, что новая жизнь приемлет его, как своего. На службе он уже чувствовал себя совсем перешагнувшим на другой берег. На старом берегу остались только его ветхие одежды. И хотя фальшивка продолжала быть фальшивкой в силу позднего его перехода на другой берег, все же он не чувствовал к себе отношения, как к чуждому элементу.

И только дома дежурства и общественность в виде домовых собраний, а особенно выступления отряда, говорили ему о том, что, кроме ветхих одежд, на том берегу осталась еще и одна нога его.

Отряд как бы являлся всевидящим провидением, которое вскрывало и грозило вскрыть даже самые тайные грехи его жизни и его классового лица.