Чем дальше, тем больше она становилась раздражительной при всяком замечании Аркадия и успокаивалась только тогда, когда Кисляков начинал ее убеждать и уговаривать. Иногда, когда он вставал с дивана, чтобы итти домой, она нервно схватывала его руку и говорила:

— Не уходите!..

Аркадий теперь всегда посылал Кислякова успокаивать ее в минуты ее угнетенного состояния.

— Пойди, она тебя больше слушает, — говорил он.

XXVI

Один раз Кисляков пришел, когда Аркадия не было дома. Тамара ходила по комнате. На плечах у нее был белый шелковый платок с длинной бахромой, спускавшийся ниже колен. Она запахнула его на груди, точно ей было холодно.

— Ну, как твои дела?

— Мои дела никак… Мне все равно, — сказала раздраженно Тамара.

Она стояла перед ним, держа руки на груди под платком, и странно-загадочно смотрела на него.

— А где же Аркадий?

— Его нет дома.

— Так ты что же, одна тут сидишь?

— Да, я одна…

У Кислякова сильно забилось сердце.

Глаза ее продолжали так же смотреть на него.

Но ему пришла мысль — не подумала бы она, что он нарочно пришел, когда Аркадия нет, и не заподозрила бы его в нечистых намерениях. Почему она так смотрит на него?

— А я думал, что он уже дома, — сказал он.

Тамара еще некоторое время смотрела на него молча, потом отошла и стала нервно чертить пальцем по отпотевшему стеклу.

Кисляков, не зная, что делать, подошел к ней и взял из-под платка ее руку. Она отдала ему ее и быстро повернулась. Опять ее глаза странно смотрели на него.

Кисляков сейчас же выпустил руку. Ему пришла мысль, что она хочет испытать его порядочность. Если он слишком нежно будет гладить ее руку, она потом скажет Аркадию: «Я не представляла себе, насколько современный интеллигент подл: пусть даже это будет жена его лучшего друга, но если она под влиянием неудач окажется в истерическом, неуравновешенном состоянии — он не пропустит случая и сделает самую большую подлость и предательство по отношению к своему другу».

Эта мысль так спутала все настроение Кислякова, что он не знал, как держать себя с Тамарой.

Она спрятала подбородок в платок и исподлобья загадочно смотрела на него.

— Что ты так странно смотришь?

— А как же мне смотреть? — сказала она, сделав к нему шаг.

Кисляков вынул папиросы и закурил. Тамара смотрела, как он закуривает, потом опять взглянула на него.

— Я вас очень ждала, — сказала она, — а вы совсем не рады мне.

— Я не рад? Откуда ты это взяла?

— Я для вас совершенно безразлична.

— Откуда ты это взяла?

— Вы сами сказали один раз.

— Я сказал, что не могу смотреть на тебя, как на женщину.

— А как же?

— Как на сестру.

— Когда мужчина так говорит, он этим только в приятной форме прикрывает свое безразличие. Конечно, если бы я была знаменитой артисткой, я не была бы так безразлична, а теперь что я такое?..

Она резко повернулась от него и стала опять спиной к нему.

Кисляков знал, что женщина повертывается к мужчине спиной в двух случаях: или когда она оскорблена, или когда хочет предоставить ему большую свободу действий. Кисляков мог бы теперь свободно обнять ее сзади за шею, мог бы прикоснуться губами к ее белой, пухлой шее, точно перерезанной ниточкой, но он решил на всякий случай быть осторожным. Тамара тогда расскажет Аркадию: «Вот — единственный честный человек и друг, который никогда не изменит и не предаст тебя; для него среди общего разложения интеллигенции сохранились еще высшие ценности в жизни, есть воля и задерживающие центры».

«А почему ты знаешь?» — спросит Аркадий.

«Потому что я в твое отсутствие решила его испытать и притвориться беспринципной женщиной, как мои подруги, о которых ты ему говорил. И он ничего себе не позволил, был крепок, как скала».

Так как он задумался об этом, то довольно долго стоял сзади Тамары совершенно молча.

Она, наконец, с удивлением оглянулась на него и, отойдя от окна, раздраженно села на диван.

В это время отворилась дверь и вошел Аркадий.

— А, наконец-то ты! — воскликнул Кисляков. От неловкости он сказал преувеличенно радостно, чтобы Аркадий не подумал чего-нибудь, увидев их вместе. Но это вышло совершенно нелепо, точно Тамара ему смертельно надоела своей бессодержательностью, и он был искренно рад приходу друга, выручившего его.

Аркадий пришел с покупками — пузырьками, колбочками — и, подставляя Кислякову то один карман, то другой, говорил:

— Выгружай!

Тамара неподвижно сидела на диване, натянув на колени концы платка и спрятав в него подбородок. Она даже не взглянула в сторону пришедшего мужа.

— Что такое? В чем дело? — спросил Аркадий, посмотрев на жену, потом на Кислякова. — Или поссорились?

— Да, маленькое принципиальное расхождение, — сказал Кисляков.

— Никакого принципиального расхождения, — возразила Тамара, грубо оттолкнув Аркадия, который хотел ее поцеловать. — Просто я думала, что ко мне относятся лучше, чем оказалось на самом деле.

Кисляков с испугом подумал, что она скажет сейчас что-нибудь ужасное, Например, что он в отсутствие мужа явно намеревался подойти к ней, как к беспринципной женщине, вроде ее подруг, и не решился только из боязни, что она расскажет об этом мужу.

— В чем же дело? — повторил Аркадий.

— То, что твой друг никак не мог дождаться твоего прихода: ему было скучно сидеть с женщиной, ничего собой не представляющей. И потом ты для него являешься такой святыней, что ни на что другое он смотреть не в состоянии.

Тон фразы был шуточный, но в ней все же сквозило явное раздражение.

— Как «ни на что другое смотреть не в состоянии»? — спросил Кисляков.

— Очень просто… — ответила Тамара, не взглянув на него.

Когда сели за ужин, она стала пить рюмку за рюмкой. Аркадий начал останавливать ее. Она грубо, как нельзя было ожидать, один раз оттолкнула его руку и сказала:

— Убирайся к чорту!

Сказала так, как, наверное, сказали бы ее подруги. Обоим друзьям стало неловко.

Каждое обращение Аркадия вызывало в ней только раздражение. И даже когда ее начинал успокаивать Кисляков, она отвечала ему холодным, упорным молчанием, так что он чувствовал себя почему-то виноватым в этой семейной ссоре.

Вдруг она вскочила и убежала в спальню. Аркадий тревожно посмотрел ей вслед.

— Пойди, посмотри, что с ней, — сказал Кисляков Аркадию.

Аркадий пошел в спальню, потом вышел оттуда неловко, на цыпочках, с пустым стаканом в руках.

— Не надо было давать ей вина, — сказал он, наливая из графина на буфете воду. — Я ее сейчас уложу.

Минут через пять он выглянул из спальни.

— Она зовет тебя.

Кисляков затушил папиросу, которую только что закурил было, и пошел, как идет врач к больному, когда уже все приготовления к его приходу сделаны.

Тамара лежала в постели, укрытая до подбородка одеялом, с мокрым свернутым полотенцем на голове. Рядом на стуле лежало снятое платье. Глаза ее были закрыты.

— Сядьте сюда, — сказала она едва слышно, на минуту приоткрыв глаза и указав место на краю постели около себя.

Кисляков сел, касаясь своим боком ее руки, скрытой под одеялом. Он нащупал ее руку и стал сквозь одеяло гладить ее, как гладит доктор руку пациента, чтобы успокоить его.

Аркадий сел с другой стороны. Тамара не смотрела в его сторону, как не смотрят на человека, который раздражает своим присутствием, а сказать ему об этом нельзя. Она только каждую минуту просила подать ей то одно, то другое, и раздражалась, когда он делал что-нибудь не так.

Кисляков же чувствовал себя неудобно от того, что она при нем так резка с Аркадием, и ему было неловко встречаться с другом глазами при таком своем привилегированном положении. Уж слишком было ясно, что она относится к нему гораздо мягче и терпимее, чем к мужу. Один раз она даже нервно сжала через одеяло руку Кислякову. Тот ответил ей таким же легким пожатием. Когда он поправлял ей мокрое полотенце на голове, она не раздражалась, как при всяком прикосновении Аркадия, а только, открыв глаза, молча и серьезно смотрела на него.