— Сейчас я здесь, — возразил он.

Я сердито уставился на него:

«И надолго?»

Он улыбнулся и опустил глаза.

«Да, понимаю».

Странно, да? Кэм, может, и выживет, но мы не будем вместе. Может, когда Кай-Рен все исправит — или убьет нас всех (я всегда был пессимистом), — я перестану испытывать необходимость в том, чтобы он был рядом. Может, это все биохимическая связь между нами, точно симбиоз. Ему нужно было выжить, и поэтому мне нужно было постоянно к нему прикасаться. Может, это желание искусственное, просто изобретение какого-нибудь ученого Безликих. Может, оно исчезнет, как только наша связь благополучно порвется. Может, она отпадет, словно хвост ящерицы, послужив своей биологической цели. А может, я просто идиот, раз сижу здесь и пытаюсь думать об этом, когда должен с толком использовать оставшееся у нас время.

Кэму было так хорошо, когда Крис его трахал. Хочу ли я этого? Наверное, хочу. И я знал, что Кэм будет терпелив со мной. Я ему доверял. Если я и сделал бы это, то с ним.

Вот только какого хрена я думаю о сексе в такое время?

«Что-то не так, Брэйди? — Кэм внимательно посмотрел на меня. — Что случилось?»

«Оставь меня в покое».

Так он и послушал.

— Брэйди? — тихо позвал Кэм.

Я не хотел думать о папе или Люси, но почему вместо этого я думал о сексе? О том, чтобы меня трахнули, о том, чтобы кончить, когда отец мертв, а небеса Люси рухнули. Да что со мной такое?

— Иди на хрен. Я не шучу, ЭлТи, пошел ты.

Нарушение субординации налицо, да еще прямо посреди офицерской столовой. Прямо перед толпой ублюдков, медных звезд на плечах которых хватило бы на всю Вселенную. Прямо перед коммандером Леонски.

Он, сощурившись, наблюдал за нами через несколько столиков.

«Ну давай, засунь меня в карцер, козел. Посмотришь, есть ли мне дело».

Мне хватило ума не произносить этого вслух, но Кэм услышал и широко распахнул глаза.

— Гаррет, — сказал Док, нахмурившись. — Что случилось?

«С чего бы начать? Отвяжись».

— Брэйди, — тихо позвал Кэм. — Брэйди?

Я так резко отодвинул стул, что тот повалился на пол.

— Убирайся из моего головы, мать твою!

Похоже, офицеры не любят, когда новобранцы приходят в их столовую, едят их еду, а потом устраивают сцены. Не знаю, кто из них меня схватил, но точно не Док. И не Кэм, потому что они все еще в шоке смотрели на меня.

Какой-то урод, пахнущий лосьоном для бритья и кремом для обуви. Он за пару секунд скрутил меня, уложив на пол, хотя для него это вряд ли было достижением, потому что комплекцией он напоминал говнолет. Впрочем, моей проблемой всегда было неумение вовремя прикусить язык.

— Убери руки, грязная скотина!

Глупо кричать такое парню в два раза тебя больше. Особенно если он офицер. Он ткнул меня лицом в пол, и это было здорово. Внезапная волна боли и унижения прорвалась сквозь давящую тяжесть в груди, разодрав ее на части. Она разбилась вдребезги словно стекло — острое, твердое, прозрачное, — оставив после себя только холодную ярость. Это было так здорово.

«Сделай мне больно. Сделай мне больно еще».

Я попытался вырваться, и он повторил.

Где-то на периферии моего проигранного сражения я слышал поднимающийся гул голосов. Док и Кэм, наверное, единственные пытались меня защитить. Остальным не было дела до того, каким способом какому-то наглому рядовому вправляют мозги. Даже самому рядовому. Потому что так я не думал об отце, не думал о Люси, не думал о чертовом письме, лежавшем в кармане куском свинца.

Вот только на самом деле думал, и, конечно, Кэм эту мысль услышал. И должно быть, сказал Доку, потому что, не успел я ничего сообразить, как тот уже нашарил в моем нагрудном кармане письмо.

Я затих, и офицер отпустил меня. Кэм сел рядом на корточки и помог мне встать на колени — я сидел, сгорбившись и уставившись в пол, потому что, казалось, каждый урод в зале пялился на меня.

— Ну же, — наконец сказал Кэм, поднимая меня на ноги. — Пойдем, Гаррет.

Мое лицо горело, когда они с Доком выводили меня из столовой.

Потому что все обо всем узнают. Все спросят коммандера Леонски, почему меня не уволокли прямиком в карцер, и он им расскажет. Все будут знать, что бедняжка малыш Брэйди, как ребенок, закатил истерику, потому что его папочка умер.

«Да пошли вы. Не смейте жалеть меня, сволочи. Катитесь на хрен, вместе со всей станцией. Надеюсь, она сгорит к чертям. Надеюсь, все мы сгорим».

— Идем, — бросил Кэм, ведя меня по узким серым коридорам станции.

Гудение ламп. Спертый воздух. Ничто, мать его, в космосе не меняется.

Когда мы добрались до комнаты, я тяжело опустился на пол.

— Брэйди, — позвал Кэм, вставая на колени передо мной. — Мне очень жаль, Брэйди.

Нельзя устроить бойкот парню, который читает твои мысли.

— Все нормально, — монотонно пробормотал я — не доверяя себе, я боялся встретиться с ним взглядом. — Дерьмо случается.

Гребаный девиз всей моей жизни. И жизни отца.

— Эй. — Кэм потянул меня на себя, пока моя голова не прижалась к его плечу. Его ладонь тепло легла мне на затылок. — Я с тобой, Брэйди.

«А кто с моей сестрой?»

Я не заслуживал сочувствия. Она заслуживала.

— Брэйди. — Док наклонился ко мне и положил ладонь на мое плечо. — Мне очень жаль, сынок.

Боже правый, мне девятнадцать лет. Мне не нужно их сочувствие. Оно было таким приторно сладким, таким липким, казалось, оно меня задушит.

Я отпрянул и прислонился к стене, выставив вперед локти, чтобы Кэму не пришло в голову меня обнять.

— Я в порядке, — сказал я, перекрывая шум в ушах.

Я подумал о Люси. Да какая разница? Меня не было с ней пять недель назад, когда ее мир рухнул, и меня не было с ней сейчас. Никогда в жизни я не чувствовал себя так одиноко.

Вот, теперь я жалею себя. Мой отец мертв, моя сестра осталась одна, а я жалею себя. Гребаный эгоистичный ублюдок.

— Если тебе что-нибудь понадобится, сынок, зови, — услышал я краем уха голос Дока.

Я кивнул. Я не хотел раскрывать рот, потому что боялся заплакать, а слезы всегда бессмысленны, как и проливать их над тем, что случилось пять недель назад за миллион миль отсюда. От слез никому не становится лучше. Они только заставляют парня, за которого ты чувствуешь себя в ответе, жалеть тебя, хотя он тоже не виноват, что твоя жизнь — дерьмо.

Кэм наклонился вперед, словно не заметив, что мой локоть упирается ему в ребра.

— Что мне сделать, Брэйди? — спросил он, касаясь губами ежика моих волос. — Что мне сделать?

От его близости в голову внезапно полезли грязные мысли.

Я вцепился ему в рубашку.

«Сделай мне хорошо, ЭлТи. Трахни меня. Сейчас».

— Что? — Зеленые глаза Кэма широко распахнулись.

Я застал его врасплох и воспользовался этим. Поднявшись, я вздернул его на ноги, толкнул на кровать, пока он не пришел в себя, и забрался верхом. Оседлав его бедра, я уставился на него сверху вниз.

— Трахни меня, ЭлТи.

Я не узнал свой голос. Он звучал все так же монотонно. Словно вот-вот сорвется.

— Это плохая идея, Брэйди, — сказал Кэм, положив ладони мне на бедра, будто собираясь спихнуть.

— Не двигайся. — Я прищурился и впился пальцами в его плечи. — Напомни мне, что я еще жив.

Я когда-то читал об этом в учебниках Дока по психологии. Он не был психологом, но у него имелось до хрена книг по ней. В то время прочитанное показалось мне странным, но сейчас я так не думал: горе действительно может заставить тебя хотеть секса. В книгах Дока говорилось, что желание потрахаться — закономерная реакция на боль. Впрочем, иногда это просто способ убежать от реальности.

Кэм покачал головой.

— У меня дерьмовый день, — сказал я, — посреди дерьмовой недели моей в целом дерьмовой жизни. Сделай мне хорошо.

— Нет, — дрожащим голосом ответил он. — Ты не хочешь этого, Брэйди. Не сейчас.