—Эвоэ, дружище, — сказал Ион и отложил в сторону бюстик.

—Эвоэ, ту, — поклонившись ответил Золтан.

— Могу тебя обрадовать, — продолжал директор, — есть хорошее дело, но нужны твои ребята, человек семь-восемь.

— Можно, — кивнул Золтан, — а за что стараемся?

— В конце акции тебе — десять, оставшимся в живых — по пять.

— Пахнет геноцидом, — задумался Золтан.

— Да, возможно будет жарко, — ответил Ион, — но нам ли бояться трудностей? К тому же десять пресс-лимонов в твёрдой валюте на дороге не валяются.

— Враг не пройдёт, — гаркнул Золтан и щёлкнул цезиевыми каблуками.

Ион Авантипопало подвинул ближе микрофон и сказал: «Давай фамилии кандидатов». — «Бен Нисневич — шпионаж и мордобой; Вилли Кенис — диверсии на стратегических объектах; супруги Асс-Бабич — половой терроризм, сексуальные революции, новые виды размножения; Вацек Хари — охота на крупного зверя, быстрые действия в неожиданных ситуациях; Юозас Гейдукис — стрельба из всех видов и систем по всем видам и системам; Талисман Миша — водитель глайдера, переводчик, дипломат на доверии, ну и восьмой — это я».

— Не вижу связиста и шпиона-ниндзя, — вопросительно спросил Ион.

— Есть такой — Ози Бассеншпиллер, но очень мягкотел и любит тётю.

—Ничего, озвереет в бою, — заключил Авантипопало, вписывая Ози в список команды. — Сейчас я отделюсь на совещание к президенту трёх популяций. Вы должны находиться в полной готовности № 0. Всё. Эвизи ку».

— Эку, конечно, — поклонился Золтан и вышел из кабинета.

Было семнадцать пятьдесят. Светало. Ион Авантипопало вдруг отчётливо понял, что в его организме появилось что-то лишнее. Он в волнении провёл рукой по затылку и в его ладони оказалась липучка от детского бластера с пластиковой запиской: «Румын, берегись! Мы знаем всё! Самый лучший выход — сегодня же подать в отставку. В случае неповиновения — приглашаем на твою гражданскую панихиду, которая состоится в аудитории № 3 по скользящему графику, но опознать тебя можно будет только по пояснительной записке». Авантипопало облегчённо вздохнул: «Мои курсанты — шутники, а я люблю шутников — у них больше шансов выжить». С этой мыслью он сел в салапед и вылетел к президенту. Продолжало светать.

Глава III

Хороши вечера в Японии. Удивительно хорош и международный космодром «Ориент» в лучах прожекторов и карманных фонариков. Но лучше всего вечером в Японии — ресторан для пилотов резерва «Цезарь Коперник», выполненный из альмагеля и стекловолокна в виде ягодиц великого учёного. Кого только не встретишь в его просторных залах! За плавающими в невесомости столами и безусые юнцы — таксисты с маршрута Салтофка — Море Безмолвия, и усатые, вечно недовольные частники, у которых имеются поддельные патенты на рейсы до Нептуна; горланят частушки бесшабашные фотоновозы, посечённые молекулами водорода; мрачно пьют все наименования по очереди седые нуль-транспортировщики, вернувшиеся как всегда без целого ряда товарищей; всюду визжат девки всех национальностей и темпераментов — от холодной как пиво нанайки, до жгучей как зелёнка меркурщицы Официанты в красных хитонах пуляют из синтезаторов на столы блюда народов мира, швейцар из бывших монотонно бубнит «извините, спецобслуживание» и аккуратно берёт на чай с бальзамом. Жизнь бьёт ключом, но никто не дёрется, и не видно пьяных — пьяные сразу поднимаются под потолок и бланшируются в масле до исчезновения алкоголя в крови с последующим сообщением но месту работы.

В описываемый период в ресторане было тихо — только что сообщили о том, что командир Пэпо Чиполучио добровольно разгерметизировал членов экипажа и самого себя на полпути к канализационной дыре Ассения. Сделал он это в знак протеста против отказа администрации космопорта выдавать космическим золотарям одеколон «Гусар» и сиреневую воду.

— Пожили бедно, хватит, — вдруг заорал горбун Могила, единственный из членов экипажа Пэпо, оставшийся в живых — он спрятался в гофру. Группа пилотов-активистов тут же предложила в знак солидарности с погибшими дёрнуть штрафную и не выходить на работу, пока Пэпо посмертно не реабилитируют. Их горячо поддержали представители профсоюза наземных заливщиков.

— Я люблю тебя, Пэпо, — снова закричал Могила, и все начали минуту молчания.

И тут, в момент апогея трагизма, в дальнем углу грянули песню: «И снится нам не топот козладрона, не эта ледяная синева...»

— Что это за вакуум-экстраторы, — угрожающе поднялся из-за стойки мясной робот-погрузчик Епифан, но его сразу обесточили, и правильно сделали. Откуда глупому мясному роботу знать, что за дальним столом гулял капитан фотонолёта «Мисхор» — лихач и уголовник Фрум Олива со своим экипажем, который составляли бывшие хобо, лобби, бобби и «каучуковые шеи». Была среди них и кожаная голова.

— Таким, значит вот, образом, — сказал очередной тост Фрум и заглотил тубус «Долины смерти». Веселье за столом было в разгаре. Одноглазый штурман Зе Сельпуга доказывал доктору Фишеру, что Пэпо разгерметизировал всю команду не в знак протеста, а в результате того, что накануне вылета выпил полный запасной скафандр «Ай-Данили».

— И я это видел, — бубнил Сельпуга и слюнявил ухо Фишеру.

— Каким образом? — удивился Фишер. — Вы же не покидали ресторан три дня!

Сельпуга не понял вопроса и продолжал бубнить: «Я это видел».

— Вот таким макаром, — снова провозгласил тост Олива, и тут мегафон под потолком недовольно хрюкнул и сказал: «Капитан Олива, к диспетчеру».

— «Сосаки», — выругался Фрум по-японски, икнул бужениной из халязки и вышел из-за стола. — Без меня не расходитесь, — приказал он не оборачиваясь, на что навигатор Монц ответил: «Я между прочим, для того здесь и посажен...»

В кабинете диспетчера космопорта было прохладно, Диспетчер спал. Звали его Оби Луфарь, но друзья и знакомые называли его просто Лафарик. Грубый Олива положил ему на темя окурок папиросы и сел в кресло.

—Солнышко во дворе, а в саду тропинка, — прошептал во сне Лафарик и блаженно улыбнулся. Через две минуты он нахмурился и внятно сказал: «Пётр Порфирьевич! Паяйте, пожалуйста, аккуратней, а то расплавленный титан капает мне прямо на темя». Олива с любопытством наблюдал за эволюцией разговоров во сне в связи с изменением температуры окурка. Не открывая глаз Лафарик уже волновался не на шутку. «Протуберанцы, — орал он, — Звоните 01». Олива убрал окурок с темени диспетчера и сказал: «Проснись, сынок, войну проспишь». Лафарик открыл глаза и несколько мгновений бессмысленно смотрел на капитана. Потом взгляд его стал осмысленным, и он виновато спросил: «Я что — спал?»

— Нет, ты гонял туза в портьеру, — сурово ответил Фрум, — за что и предстанешь перед великим хуралом популяции».

— Шутишь, — мрачно проворчал Лафарик, — а вот мне не до шуток. Я, между прочим, искал тебя неделю, чтобы передать шифрограмму.

— Откуда это, — удивился Олива, — неужели опять напоминание об алиментах с Фобоса от психопатички Пецы?

— Нет, штамп правительственный.

Олива вскрыл пластиковый футляр, приложил к левому углу большой палец и на экране вспыхнули зелёные буквы: «Фрум Олива. Вы приглашаетесь на совещание к президенту трёх популяций, которое будет иметь место сегодня в восемнадцать часов». Олива посмотрел на часы. Было всего шестнадцать, и он успокоился. Любопытный Лафарик елозил в кресле и пытался заглянуть в записку через зеркальный отражатель.

— Любопытной Варваре — штуцер порвали, — засмеялся Фрум, щёлкнул Лафарика по лбу и отправился в ресторан взбодриться.

Его разношёрстный экипаж находился в состоянии «бэзил», что соответствует четырём состояниям «педро» или шестидесяти состояниям «средней тяжести».

— Не вешать нос, урки, — весело крикнул Олива, — о нас помнит правительство. Не хочу опережать события, но, видно, скоро полетим.

— Рождённый квасить — летать не может, — равнодушно сказал какой-то пожилой астрофизик из-за соседнего столика с нашивкой общества трезвости на спине.