— Жилось нам тогда хорошо, — посасывая «петушок», вспоминал Секеч, — мясо было по два девяносто, сахар — по семьдесят восемь, яйца — любые, рыбы — завались. Два раза в неделю был молочный день, и тогда нам давали зефир в шоколаде и топлёное молоко. Водку пили по субботам, а пиво по воскресеньям, хотя можно было и каждый день.

— А потом что было? — нетерпеливо спросил бойкий мальчуган с признаками бери-бери.

— Потом было плохо, — ответил Секеч. — Сначала прилетели их разведчики. Они научили нас курить играть в буру. Нам это понравилось, и мы пригласили их ещё. Тогда они прилетели на огромном звездолёте и решили, что мы много кушаем и поэтому нам нужен их образ жизни. Появились талоны, карточки, купоны и очереди за солью. Когда мы опомнились, было уже поздно — захватчики вывезли с планеты все продукты, построили военный город, за стенами которого стали питаться тушёнкой.

— Ну, а потом что было? — снова спросил шустрый дистрофик.

— А потом я проиграл в буру левую ногу Большому Ицику — вы его не застали, он погиб на хлебозаготовках...

С этими словами старый Секеч уронил голову на грудь и захрапел. Пацаны вытащили у него из-за щеки «петушок» и разошлись по хижинам. Над джунглями Гонинии опускалась короткая майская ночь. До прибытия студня с чесноком оставалось не более четырех часов.

Глава VIII

Выписка из секретного сигнала «Зет»: «В случае провала нашей дружественной миссии на Гонинии предлагаю без паники и скопления вылетать на Землю всем личным составом. Военный городок — уничтожить. Предателей и душевнобольных — расстрелять.

Адмирал Соснихин»,

Радиоперехват с борта самолёта:

«Я над опушкой. Хочу нажать рычаг сброса, но не вижу сигнала. Дайте сигнал, а то не сброшу.

Пилот Мох».

Из мыслей вслух генерала Лиминько: «Мох — баран!».

Над опушкой джунглей взвилась красная ракета. «Ура! Сигнал!», — заорал ошалевший от чесночного запаха пилот Мох и до отказа вдавил в пол рычаг с надписью «сброс». Из зелёного моря джунглей тут же раздался залп бамбуковых зениток, и вокруг самолета стали рваться кокосы с нитроглицерином.

— Прекратить сброс, — распорядился Мох, — я не вижу, куда сбрасывать.

Контейнер с холодцом завис на одном страховочном ремне и угрожающе раскачивался в двухстах метре земли.

— Отцепи студень, сволочь, — надрывался Лиминько в наушник танкового шлема, который не работал.

Геркулан Севастопуло забрался на дуло гаубиц и начал передавать распоряжение генерала сигнальными флажками. Уже на третьем взмахе флажка он убит наповал ягодой шиповника, выпущенной из дула духовой трубки с нечеловеческой силой. В ответ Процюк прошёлся по опушке из огнемёта — вспыхнули сухие баобабы и секвойи.

Липози и повстанцы весело наблюдали эту картину с другой стороны опушки.

— По всем признакам генерал изучал военное дело по передаче «Служу Советскому Союзу», — заметил Секеч и скомандовал: — По товарищам! Картечью! Беглым! Огонь!

Отрывисто и грозно заговорили самодельные пушки повстанцев, и позиции генерала Лиминько скрылись в дыму. Из дыма периодически доносились крики дурака Моха:

— Куда сбрасывать? Я не ощущаю дистанции!

Наконец майор Процюк не выдержал и нажал кнопку ракеты «земля-воздух». В дыму вспыхнуло пламя, и все в последний раз услышали крик Моха:

—Сброс отменяется — в меня попали!

Затем раздался характерный свист, и цистерна с холодцом рухнула на опушку леса, распространяя сильнейший запах чеснока и душистого перца.

Воцарилась гробовая тишина — обе стороны выжидали. Первым не выдержал соблазна людоед Лигупа. За время оккупации он съел 384 сибирских стрелка, которых заманивал в джунгли пластмассовыми пельменями.

—Назад! — закричал Липози, но Лигупа уже сидел на цистерне и свинчивал массивную крышку люка. Из блиндажа Лиминько стрельнул дум-думом. Лигупа с нтересом посмотрел на собственную печень и скатился на землю.

— Один-один, — потёр руки Лиминько, — будем ждать дальше. Липози нервничал и кусал ноготь.

— Командир, надо применять химическое орудие, — сказал Секеч, — иначе они перестреляют нас, как куропаток!

— Применяй! — приказал Липози и натянул противогаз. На опушку вынесли Вонючку Пью и уложили на станину.

— Газы! — скомандовал дедушка Секеч и с натугой выдернул из Пью чопик. Над поляной начал со свистом стелиться пищевой газ двухмесячной давности. Повстанцы надвинули на лица самодельные респираторы и уткнули лица в землю. Полковник Автандил Курихара, пользуясь затишьем, юркнул в пункт связи, где сидела его старая боевая подруга связистка Клоц и ожесточённо стучала ключом Морзе.

— Стучим потихоньку, — тихо сказал Автандил и ласково поцеловал Клоц в спину.

Связистка глубоко вздохнула и начала снимать сапоги. Автандил ей нравился, но в глубине души она тайно любила жилистого прапорщика Колотило, которого летом видела голым во время порки шпицрутенами. Трясясь на связистке, Автандил первым уловил странный запах в комнате и сначала подумал, что это Клоц не выдержала нагрузки.

«Я — мужик», — с уважением к самому себе подумал Курихара, но тут вдруг обнаружил, что связистка Клоц перестала двигаться ему в унисон и, что самое страшное, не дышит. Полковник пощупал пульс связистки. «За что?» — с горечью подумал он и, натягивая противогаз, бросился в штабной блиндаж.

В штабном блиндаже согласно графику проходила политинформация на тему: «Гониния — планета контрастов».

Политинформацию читал замполит Невяжский, будучи в офицерском противогазе.

— Вы, что — поехали?! — завопил Курихара. — отставить немедленно!

— «Таким образом, мы придём к победе коммунистического труда», — твёрдо закончил Невяжский, снял противогаз и сразу задохнулся.

Курихара побежал в наблюдательный пункт. По пути он обнаружил отравленных латышских стрелков, сибирских следопытов, венгерских гонведов и террористов из Хайфы. «Всё пропало — мы остались одни! — прошептал полковник и заплакал. «Не плачь, Автандил, — вдруг раздался в наушниках голос генерала Лиминько, — иди к нам». Курихара пошатываясь вошёл в наблюдательный пункт и уткнулся в перископ. Над цистерной развевался флаг Гонинии — на белом фоне свиная сосиска с надписью «Мы — за мир!» Со всех сторон цистерны сидели повстанцы и жители города и делили поровну холодец, который тут же кушали.

— Можно снять противогазы, — сказал Процюк, спускаясь сверху, — Вонючка Пью сдулся.

— Почему? — недоверчиво спросил Автандил.

— Мёртвые не воняют, — ответил майор, перезаряжая бластер, — при помощи, этой штуки я запаял ему дырку для газа.

В это время над поляной загремел репродуктор:

— «Как вы понимаете, генерал, дальнейшее сопротивление бесполезно. Рекомендую организованно сдаться и понести заслуженное наказание. В противном случае, в связи с особой опасностью вашей банды, имею распоряжение живыми вас не брать. Стволы и пики — на снег. Выходите по одному!»

Лиминько мрачно оглядел оставшихся в живых. В живых остались майор Процюк, полковник Курихара, боец Ягодитский и группа душевнобольных, среди которых были маршал Баграмян, адмирал Канарис, батька Ангел, матрос Железняк, Маша Севастопольская, 28 бакинских комиссаров, пятеро с неба и 300 спартанцев.

Возглавлял всю эту бригаду тихопомешанный Иосиф Джугашвили, бывший военрук из Поти — Сосо Пипия.

— Липози, — крикнул в рупор Лиминько, — у тебя есть время покурить и отправить религиозный культ, через пять минут мы намерены атаковать вас!

С этими словами генерал надвинул каску и приказал: «К штыковой атаке — будьте готовы!». «Всегда готовы!» — печально ответил боец Ягодитский и застрелился.

— Вперёд, гвардейцы! — крикнул Лиминько и первым выскочил из окопа.

Из сборника последних мыслей генерала Лиминько:

1. «Трусы! Жалкие, омерзительные бздуны!»

2. «Смелого пуля боится, в смелого штык не войдёт».