Так именно рассуждал про себя Сергей, идя к старику и представляя его себе с его удивительно юным блеском глаз и звонким, волевым голосом. Видимо, не страшны были ему и болезни: вот отлежал какой-то срок в красноярской больнице и — опять на ногах!
Хозяин Егорыча занимал с семьей избу, окна которой выходили на околицу, а постояльцу отведен был добротный бревенчатый кров в глубине двора. Еще пробираясь среди ометов валежника, наваленного во дворе, Сергей услышал многоголосый говор в жилье Егорыча. На крылечке, вскинув на плечи зипун, стоял с дымящейся в зубах цигаркою бородатый Евсей, аграрник.
— Дым у Егорыча коромыслом! — сообщил он. — Наши там… А я на перекур под ветерок.
Сергей в нерешительности остановился. Евсей подался к нему через перила крылечка:
— Эх, и здорово же отчихвостил ты прошлый раз Филина… насчет дароподношения-то… Так его, подлеца, и надо… Да ты чего же встал у порожек? — продолжал он. — Проходи! Кончают разговор ребята…
И, как бы подтверждая его слова, из сеней, один за другим, начали выходить гости Егорыча. За ними показался и сам хозяин.
— А-а-а! — подал он голос, завидя Сергея. — Милости прошу, друг милый… Давненько не виделись!
Они вошли в сумрачное от махорочного дыма жилье, оставив дверь в сени распахнутой настежь.
— Здоров я, здоров, сам видишь! — говорил Егорыч, откликаясь Сергею. — А мы тут с товарищами аграриями артель сколачивали… Плетенки-кошевки будут вязать… Хватит с них батрачества у Тит Титычей… Знакомься! — указал он на поднявшегося из-за стола рослого человека в изрядно замызганной рабочей блузе без опояски. — Александр Румянцев, железнодорожничек!
— Бывший! — заметил Румянцев, протягивая руку Сергею и усмехаясь в ус. — Прямо с паровоза из Нижнего Новгорода да в тюрягу, а из нее, матушки, к вам!..
— Нашего поля ягодка! — продолжал, пошучивая, Егорыч. — Неисправимый бек… Один из учредителей Красноярской республики… Ничего, ничего, Сашуха! — коснулся он плеча железнодорожника, приметив, как тот осторожно повел глазами в сторону Сергея. — Этого товарища можешь не опасаться…
Прикрыв дверь в сени, хозяин усадил гостей за стол.
— Между прочим, друже, — обратился он к Румянцеву, — знали вы там, в Красноярске, кому своими успехами в пятом обязаны были?.. Ленину, Ленину, братец… Ведь это по его инициативе и под его руководством, еще за семь годков до вас, созданы были в Красноярске доверенными товарищами Ильича наши, социал-демократические кружки…
— В железнодорожных мастерских? — подхватил Румянцев. — Как же, говорили старожилы, говорили! Кружки… И литературка выпускалась… Так это от него, из Шушенского шло?
— Точно! — воскликнул Егорыч, пристукнув ладонью о стол. — Я об этом деле еще в Минусе слышал, как впервые с ним, Ильичем, встретился… Значит, поминали-таки старожилы о первых-то своих кружках?
— Еще как! Только не знали они, откуда ветерок вешний в их мастерские проникал… Я-то заездом в Красноярск попал, — пояснил Румянцев, оборачиваясь к Сергею. — Из Якутии на родину к себе, в Нижний, пробирался, да в самое полымя и угодил!
— Из Якутии? — переспросил Сергей. — Тоже… в ссылке там были?
— Вроде того! — снова усмехнулся в ус железнодорожник. — А вы… впервые в Сибири?
— Впервые, — подтвердил Сергей.
— И как… терпится?
Сергей заглянул в глаза, участливо обращенные к нему, потом перевел взор на Егорыча. Потянуло сейчас же, не откладывая, выложить о своем намерении бежать, но сдержался и заговорил об Иншакове и Пронине.
— Все можно терпеть, а вот с такими трудно! — заключил он жалобой свое сообщение об этой парочке недоумков-ликвидаторов. Так он и выразился:
— Недоумки! Каждый по-своему лопочет, а стучатся в одну дверь…
— И ту дверь любезно открывают перед ними господа октябристы с кадетами… — подхватил Румянцев. — Эх, и взаправду…
— Спокойней, спокойней, друзья! — прервал его Егорыч. — В семье, как говорится, не без урода! Конечно, повозиться с этакими еще придется… Дадут о себе знать подобные недотыкомки и в будущем… Однако носа вешать по сему поводу не приходится! Я вот потолкался последнее время среди своих и — прямо скажу: молодцы! С такими Россиюшка не пропадет!..
— О да… — улыбнулся Сергей. — Если только молодцы… выдержат!..
— Кто, наши? — поднял Егорыч голос. — Да тут, братец, такое, такое… Как бы это сказать? Где верхом, где пешком, а где и ползком… И всё вперед!.. Знаешь, на сухих местах трава этакая растет — железняк… Из себя невидная, а силы в ней… ай-яй-яй!.. Ее и мнут, и жгут, и рвут, а придет весна, она тут как тут!..
— Землицей богатой травка та держится! — заметил Румянцев. — В народе — наша сила!
— В точку сказано! — одобрил Егорыч и, как перед тем, пристукнул рукою о столешницу. — Сила наша в народе, но и народ без нас, без нашей правды… в рост не двинется!.. А сколько в нем дарований таится, в народе… уф-фа! — выдохнул он всею грудью, выражая свой восторг. — Недавно встретил я под Красноярском, через одну деревеньку проезжая, паренька тамошнего… Совсем, можно сказать, дичок и в грамоте еле-еле разбирается, а разговорились мы, да втолкнул я ему в головушку парочку стоящих мыслишек, так враз и ожил он да такое запел, такое…
Вслушиваясь, о чем говорил Егорыч относительно паренька, Сергей невольно метнулся мыслями, да и не мыслями, а скорее — сердцем, к Алене и тут же ощутил глухое беспокойство. Поддаваясь ему, произнес уныло:
— Все же нелегко сидеть в глухомани сложа руки… Тоска! И… надо ли сидеть?! — заключил он совсем неожиданно, без какой-либо связи с затронутой темой разговора.
Егорыч внимательно взглянул на него, помолчал.
— Тоска, говоришь? — начал он, вскинув руку на плечо Сергея. — Что ж, понимаю тебя! Все мы, здешние невольники, пережили этакое… Даже он, Владимир Ильич, нелегко переносил первые месяцы ссылки… Главное здесь — оторванность от соратников по борьбе и от самой борьбы… Знаете, что по этому поводу говорил он при нашей встрече… «Я, говорит, в первое время решил даже не брать в руки карты европейской России « Европы… Такая, говорит, горечь охватит, когда начнешь рассматривать на картах разные черные точки…»
— Вот видите! — воскликнул, оживая, Сергей.
— И как же было дальше? — весь насторожившись, издался к Егорычу Румянцев.
— С Ильичем? — заулыбался тот. — Ты лучше спроси, что, какие силы, какие невзгоды могли бы сломить его волю, его неукротимую жажду деятельности… Да, он и там, в глуши, продолжал действовать… Встречался с товарищами по несчастью, ободрял их, наставлял, вовлекал в круг хлопот к забот общего великого дела… И одновременно вел обширную переписку с русскими и зарубежными социал-демократами… Политика, экономика, вопросы рабочего движения, партийной работы, проекты ка будущее захватывали его так, что уж не оставалось места для какой-либо хандры… Особо привлекала его борьба за марксизм на философском фронте… Послушали бы вы, с каким возмущением разносил он в беседах с нами, своими гостями, это самое неокантианство немецких ревизионистов или высказывания наших, русских критиков Маркса… Ну, этих, черт их драл, легалистов, легальных марксистов вроде того же Булгакова, Струве, Туган-Барановского! Не скрывал Владимир Ильич своего горького недовольства к Плехановым, его молчанием в русской литературе на все эти антимарксистские выходки оппортунистов…
— Он ведь и сам писал тогда немало! — заметил Румянцев. — Взять хотя бы известную брошюру насчет задач наших…
— «Задачи русских социал-демократов»! — уточнил Егорыч. — А о «Развитии капитализма в России» позабыл? Там, в ссылке же, и эта работа закончена была… А сколько статей в ту пору написано им!.. Э, да что там!..
Возбужденный воспоминаниями, с пятнами румянца на впалых щеках, он покинул свое место и, опершись руками о стол, заговорил еще крепче:
— Не было, товарищи, такого вопроса, случая, собрания, которыми не интересовался бы Ильич в ссылке! И, при всем том, около него… можно было отдохнуть душою… Да, да! Я трижды встречался с ним в Минусе, доводилось заглядывать и в его Шушенское… И всякий раз, побыв с ним, я… Да не я один, а все мы, тогдашние енисейцы, прямо-таки преображались… И горести наши как рукой снимало! Будто из какой-то сумеречи выбирались мы под солнышко, грелись, накопляли сил, отваги!.. Я, ребятушки, так и величал его про себя по стародавнему сказу: «Владимир Красно Солнышко!» Просто диву даешься, бывало, глядя на него, слушая его… Сколько в нем страсти, огня, а с тем вместе — непоколебимой уверенности: что ни слово, то… удар по цели!..