Он протянул Войцеху лист бумаги, на котором скрупулезно зафиксировал весь список.

— Это все? — с надеждой спросил Шемет.

— Пока да, — кивнул Толе, — и начать я вам посоветую с Интендантского управления. Впрочем…

Чиновник обогнул стол и подошел к Шемету вплотную. Это сокращение дистанции словно поставило их на одну сторону, сделав единомышленниками и соратниками.

— Дайте мне слово чести, граф, что, если французские власти вами заинтересуются, сведения, которые я намереваюсь вам сообщить, останутся в тайне.

— Разумеется, — пылко отозвался Войцех, — даю слово офицера.

— Вот как? — усмехнулся Толе. — Ну что же, лишних вопросов задавать не стану. Наведайтесь в университет, господин Шемет. Точнее, в университетскую клинику. Спросите доктора Вернике. Сошлитесь на меня. И передайте ему два слова. «Черная Стая».

Пушистые белые шары старых лип на Унтер-ден-Линден под легким дуновением ветра осыпали зазевавшихся прохожих пригоршнями снега, норовившего забиться за воротник. Войцех поежился, плотнее запахивая плащ. Университет, открывшийся всего три года назад, но уже собравший в своих стенах лучшие умы Пруссии — Фихте, Бёка, Тэера, фон Савиньи, Хуфеланда, Риттера — виднелся за кронами деревьев. Шемет прибавил шагу.

У самой решетки, соединявшей выступающие вперед перед главным фасадом бывшего дворца принца Генриха флигели, Шемета остановил французский патруль.

— Вы студент, сударь? — с сильным французским акцентом спросил жандарм, грозно сдвинув брови.

— Нет, господин капитан, — виновато улыбнулся Шемет, прекрасно разглядевший сержантские нашивки на рукаве мундира, — я здесь по личному делу.

— По какому же? — сержант с подозрением покосился на саквояж, и Войцеху стоило больших усилий не выдать охватившее его от этого взгляда беспокойство.

— Мне нужно врачебное заключение о непригодности к военной службе, — доверительно сообщил Шемет, — грехи юности, знаете ли. Пренеприятнейшие ощущения, доложу вам, господин капитан.

— Избавьте меня от ваших ощущений, — скривился француз, — грязная прусская свинья.

— Я литвин, — усмехнулся Войцех, провожая взглядом удаляющийся патруль.

Доктор Вернике был сед, сухощав и затянут в старомодный черный сюртук. Послание от Толе и таинственные слова он выслушал с полнейшим равнодушием, пригласил Шемета в свой кабинет и тут же предложил раздеться. Войцех принялся стягивать с себя одежду, недоумевая, зачем нужна подобная секретность для обычного врачебного осмотра.

— Я сам передам ваше дело в департамент, сударь, — доктор словно прочитал его мысли, — чем меньше молодых людей будет замечено возле официальных рекрутских комиссий, тем лучше.

— Но мне нужна будет справка для комиссариата по аграрным вопросам, — напомнил Войцех.

— Зайдете за ней дня через три, — кивнул Вернике, простукивая Шемету спину, — не дышите, сударь. Я должен проверить ваше сердце.

— Ну и как? — с любопытством спросил Шемет, натягивая рубашку.

— Весьма примечательно, сударь, — Вернике с сомнением взглянул на Войцеха, — вы здоровы, как Адам в день творения. Редкий случай. Должно быть вас с рождения не выпускали из-под присмотра. Ни шрама, ни ссадины.

— Я живучий, — рассмеялся Войцех, — и удачливый. Ни сабля, ни пуля не взяли.

— И где это вы успели повоевать, молодой человек? — удивился Вернике.

— В гусарах, — помрачнел Войцех, — в чине поручика. Я бы не хотел вдаваться в подробности, доктор.

— Не мое дело, — пожал плечами Вернике, — но опытные офицеры скоро будут на вес золота. Пойдемте-ка со мной, сударь. Я вас кое с кем познакомлю.

Первое, что бросалось в глаза в лице Фридриха Фрёбеля, обменявшегося с представленным ему Шеметом крепким рукопожатием будущего соратника, был пронзительный взгляд темных глаз с чуть опущенными уголками. Крючковатый нос и темные волосы, зачесанные назад с высокого лба и волной опускавшиеся на бархатный ворот темно-зеленого сюртука, придавали ему вид едва ли не демонический, но в голосе было столько терпеливого внимания и добросердечия, что Шемет почувствовал себя почти мальчишкой.

— Вы слышали последнюю лекцию Фихте, доктор? — взволнованно спросил он Вернике. — Вот кто подает нам пример бесстрашия и любви к родине. «Вы, господа, теперь ответственны не только за свою судьбу. Трусость, проявленная одним человеком, может скрепить смертный приговор целому народу». Какие слова, доктор, какие слова!

— Прекрасные слова, — горячо согласился Войцех, и доктор Вернике одобрительно кивнул, — но что может сделать один человек здесь, в Берлине?

— Вы правы, юноша, — согласился Фрёбель, — сейчас каждый честный гражданин должен торопиться в Бреслау. Знамя свободы будет поднято там. И я горячо надеюсь, что король…

— Король или не король, — перебил его Вернике, — но знамя будет поднято. А добровольцы найдутся и здесь, в Берлине.

— Найдутся, — подтвердил Войцех, — но у меня есть еще неотложные дела в столице. Я могу что-то сделать прямо сейчас?

— Доктор говорил, что у вас есть опыт, — Фрёбель понизил голос, — готовы поделиться?

— Где и когда? — прямо спросил Войцех. — И учтите, я — кавалерист, в пехотной тактике разбираюсь слабо.

— Приходите завтра вечером ко входу в парк Тиргартен, господин Шемет, — еще тише сказал Фрёбель, — в семь часов. Придете?

— Непременно, — улыбнулся Войцех.

Настоящее дело началось раньше, чем он надеялся, и домой Войцех возвращался в самом приподнятом настроении.

* — Врата Мира — первое название Бранденбургских ворот.

Заглянув на Вайзенштрассе в горячо рекомендованную новыми знакомыми пивную «Булленвинкель» и запив парой кружек Берлинер Киндль излюбленное блюдо местной публики, Хакепетер, — мелкорубленый сырой говяжий фарш, заправленный солью, перцем и яичным желтком, толстым слоем намазанный на поджаристый ломоть черного хлеба, — Войцех возвращался домой в благодушно-расслабленном настроении. Под плащом, чтобы не помять документов в саквояже, он прижимал локтем одолженную Фрёбелем книгу — «Речи к немецкой нации» Фихте — запрещенную французскими властями и оттого особенно привлекавшую его интерес.

От кофе, предложенного фрау Гретой, Войцех отказался и поднялся к себе наверх, где, скинув только сюртук и сапоги, завалился на кровать с философским сочинением. Увы, читать лежа после крепкого пива не получилось. Его клонило в сон, и грезы, которыми зачастую сопровождается легкая дремота, оказались такого нескромного свойства, что Войцех резко поднялся с кровати, полный решимости встретиться с их предметом лицом к лицу, но во всеоружии строгих правил нравственности и в доспехах хороших манер.

В довольно-таки обширной гостиной, служившей одновременно и столовой, Войцех застал фрау Грету, сидевшую в покойном кресле с вязанием, и мальчиков, прилежно делавших школьные уроки на застеленном клеенкой поверх вышитой скатерти обеденном столе, задвинутом в угол. Фройляйн Лизы, к досаде и одновременному облегчению Войцеха, там не оказалось, она помогала стряпухе на кухне, откуда доносился нежный аромат ванили. Испросив разрешения присоединиться к семейному кружку, Войцех зажег свечи на каминной полке и придвинул туда стул, снова раскрыв книгу.

Фрау Грета, разумеется, не замедлила поинтересоваться содержанием. Облегченно вздохнула, узнав, что это не какой-нибудь безнравственный французский роман, а серьезная немецкая книга, к тому же весьма патриотическая, и вернулась к своему вязанию. Войцех пару раз бросил украдкой взгляд на дверь, ведущую в прихожую, из которой другая дверь вела в кухню, и, наконец, углубился в чтение.

Тихое позвякивание спиц вторило мерному тиканью ходиков, легкий скрип гусиных перьев по бумаге и едва слышное мурлыканье кошки, забравшейся в корзинку с клубками, наполняли тишину особым уютом. В этой теплой семейной гавани пламенные призывы Фихте доходили с покрытых карандашными пометками Фрёбеля страниц книги до самого сердца, напоминая — тебе есть, что защищать, за кого сражаться. Чтение захватило Войцеха, и он уже почти забыл, зачем спустился вниз, когда звонкий голос Лизы прозвучал так неожиданно, что Шемет упустил книгу на пол и резко обернулся.